Говорят женщины - Мириам Тэйвз

покаяться, принять в сердце Иисуса Христа и получить прощение? Разве не обошли бы всю землю в поисках заблудших детей, ушедших или изгнанных из колонии, скитающихся по библейской пустыне, кого вы заклеймили грешниками? Ведь они ваши дети, ваша плоть и кровь, ваши возлюбленные чада.

Новому епископу в конце концов заткнули рот и прогнали его из колонии. Лучше вообще не иметь церкви, чем слушать кощунственный бред, решили прихожане. Но с тех пор у некоторых меннонитов закрепилась и часто используется для провокаций мысль о несуществовании рая и ада, и не только в Хортице, но и в Молочне.

Интересно, что по этому поводу думает Петерс? О возлюбленных чадах, о вечности. И о блудных отцах.)

Ну, если ты не веришь в вечную жизнь, спокойно говорит Агата, тогда нам действительно нужно поторопиться. Время уходит, вы согласны?

Оуна хотела бы еще немного поговорить о власти. Епископ и старейшины Молочны захватили власть над обычными мужчинами и женщинами Молочны, утверждает она. А обычные мужчины захватили власть над обычными женщинами Молочны. А обычные женщины Молочны захватили власть над… Оуна умолкает.

Женщины тоже молчат.

Ни над чем, говорит Оуна, кроме наших душ.

Но если в наших душах, по твоему утверждению, явлен Бог, то ты кощунствуешь, говорит Мариша. Мы не можем иметь власти над Богом. Что касается желания власти. Оно ведь совершенно естественно. Даже свиньи в своем вонючем загоне кормятся по очереди.

Но мы не свиньи, говорит Оуна. Разве мы не можем быть другими? Мы произошли от животных или созданы по образу и подобию Божьему, ты как считаешь?

Оуна, довольно-таки дурацкий вопрос, мягко говорит Агата. Ты же знаешь ответ.

(Примечание: я до конца не уверен, как думает Агата, хотя полагаю, имеет в виду второе, то есть что женщины созданы по образу и подобию Божьему.)

Оуна продолжает. Первое вероятно и, конечно, понятнее, но второе исполнено такой красоты, дает такую надежду, правда?

(Аутье и Нейтье смотрят друг на друга. Они так же растеряны, как и я сейчас. В их взгляде читается: «Что она несет?»)

Я хочу сказать, говорит Оуна, если мы созданы по образу и подобию Божьему, это дает возможность нашим душам существовать, а нам – иметь их и заботиться о них. Наша власть в том, чтобы покориться власти наших душ.

Слово берет Мариша: Наверно, если ты вычеркнула из своей жизни все практические соображения и живешь исключительно ради удовлетворения безумных…

Август, вмешивается Саломея, а ты что думаешь? Образ и подобие Божие или животные?

Животные? – переспрашиваю я. – Ты хочешь сказать…

Опять выручая меня, Оуна начинает смеяться.

Саломея поясняет: Да! Ты полагаешь, что создан по образу и подобию Божию или произошел от животных?

Саломея, говорит Оуна, души у нас могут быть в любом случае.

Я только спрашиваю, говорит Саломея. Просто ответь на вопрос.

Нет, говорит Агата. Не сейчас. В чем мы точно можем быть уверены, так это в том, что время существует, правда? Поскольку оно исчезает. Несуществующее исчезать не может. А без него мы пропали.

Так что насчет рая? – спрашивает Нейтье.

Ее вопрос остается без ответа, поскольку по лестнице на сеновал поднимается человек. Грант. «Простак», как зовут его в колонии (хотя я отдаю себе отчет в ироничности прозвища, даже когда пишу его). Он называет числа, наугад, так как любит их, но терпеть не может, когда их выстраивают в узнаваемые уравнения. Еще он «водит машину». Машины в Молочне запрещены (запрещена даже резина на колесах повозок, поскольку благодаря ей колеса вращаются быстрее, а так проще убежать в мир), но Гранту разрешается «ездить» по колонии, делая вид, что он обеими руками сжимает руль, и называть числа, не образующие логических цепочек.

Мы здороваемся с Грантом. Он говорит, его отец просто так не умрет, он должен перестать есть хлеб из белой муки, его нужно застрелить. (Смерть в данном случае – награда, акт милосердия. Грант печалится оттого, что его отец много лет был прикован к постели и терпел боль, что хотел умереть и отойти ко Господу. Он просил застрелить его, но никто этого не сделал.) Однако его отец умер много лет назад, и теперь Грант вьется около Агаты или, когда ей надоедают его бесконечные бормотание, счет и пение, около других женщин. (Он из тех мужчин, которые будут сопровождать женщин, когда/если они уйдут.)

Шесть, девятнадцать, четырнадцать, один, говорит Грант.

Хорошо, Грант, говорит Агата. Замечательные числа. Спасибо. Посидишь с нами тихонько?

Грант хочет спеть нам. Он выходит из машины и поет гимн, где говорится о покое после страданий.

Когда он заканчивает, мы благодарим его, а он говорит, что всегда рад. Опять садится в машину, проезжает по сеновалу, пару раз гудит клаксоном, а потом уходит, повторяя: двенадцать, двенадцать, двенадцать…

Тринадцать! – выкрикивает Аутье, но женщины шикают на нее.

6 июня

Ночью между собраниями

Кое-что случилось. Женщины и дети ушли с сеновала. Я один, быстро заканчиваю записи за день.

Девушки, Аутье и Нейтье, ушли первыми – проверить новорожденных телят. А потом, когда остальные женщины смеялись над разными пустяками, они вернулись в сопровождении Клааса, мужа Мариши.

Карабкаясь по лестнице, Аутье, придав голосу радости, крикнула: Папа дома! Она поднималась медленно, и Клаасу пришлось под нее подстроиться.

Аутье и Нейтье заметно нервничали и имели печальный вид. Им явно ничего не оставалось, кроме как привести Клааса к женщинам.

Восклицание Аутье служило предупреждением, как раз давшим мне время спрятать бумаги и ручки под стол. Оуна сорвала со стены оберточную бумагу для сыра, на которой были написаны «за» и «против», и тоже засунула ее под фанерный стол.

Поднявшись, Клаас потребовал объяснить, зачем женщины собрались на сеновале.

Мариша попыталась поговорить с ним, успокоить. Мы шили одеяло, сказала она.

Клаас посмотрел на меня, рассмеялся и спросил: Они и тебя учили шить? Что ж, Августу полезно научиться, коли уж он такой недоумок на поле.

Женщины нервно рассмеялись вместе с ним.

Да, сказал я, подыгрывая. Я хотел научиться пользоваться иголкой и ниткой, чтобы штопать своих учащихся, если они случайно порежутся во время игр.

Клаас повторил слово «учащихся» и опять рассмеялся. Понюхал воздух и спросил у меня, известно ли мне, что на сеновале лучше не курить.

Мейал открыла было рот, но я опередил ее, громко извинившись перед Клаасом и заверив его, что больше курить не буду.

Август учится шить, сказал он, потешаясь, и спросил меня, точно ли я знаю, что у меня между ног.