Фавориты Екатерины Великой - Нина Соротокина

Несмотря на запрет, все, кто мог, уехал из Москвы, город оставила знать, их дворня, богатые купцы. Паника охватила население. Сенатор Еропкин действовал разумно: ужесточил меры борьбы с болезнью, теперь заболевших неукоснительно помещали в лазарет, семью его отправляли в карантин, чумные вещи уничтожались, и прочее, но у русского народа давно укоренилась привычка — ни в чём не доверять правительству. Карантинов народ боялся больше, чем самой моровой язвы, а потому больных скрывали, чумные пожитки продавали, процветало воровство — благо было чем поживиться. Взятки давали и их брали, не отправляя людей в карантин. Куда там надо обмакивать деньги-то? В уксус? Были бы деньги, а уж мы найдём, во что их «обмакнуть». Мёртвых из чумных домов выбрасывали прямо на улицу, чтоб не узнали, из какого дома мёртвый. За этим стояло желание несчастных людей сохранить жильё и имущество.

Моровая язва гуляла по городу, иногда за день умирало 900 с лишком людей. Комиссия при Сенате была малолюдной, всего-то четыре человека, но и этот скудный ряд стал редеть. Граф Иван Воронцов просто уехал в свою деревню, Скотинин сделал то же самое, сославшись на то, что у него люди заболели и он больше не может посещать заседания. Наступил день, когда Еропкин остался в комиссии вдвоём с Салтыковым. И тут старый главнокомандующий дрогнул. Какой толк от его присутствия в Москве, если он никому и ничем не в силах помочь. Он тоже хотел уехать на свежий воздух, подальше от страшных миазмов. 12 сентября Салтыков написал Екатерине слёзное письмо с объяснениями и, не дождавшись ответа, оставил Москву. А уже 15 сентября в старой столице произошёл русский бунт, «бессмысленный и беспощадный».

Вот его предыстория. В 1767 году на место умершего митрополита Тимофея был назначен митрополит Амвросий. Тимофей был человеком добрым, во всём москвичам потворствовал, Амвросий же отличался решительным характером. Он решил навести порядок в своей епархии, действуя при этом разумно, но круто. Москва, в основном низшие слои населения, относилась к новому митрополиту насторожённо. Белое нищее духовенство тоже почитало себя обиженным.

И вот в разгар болезни некоему фабричному привиделся сон. Ему явилась Богородица и объявила: «Так как тридцать лет у её образа никто не только не отпел молебна, но и свечи не поставил, то за это Христос хотел наслать на Москву каменный дождь, но Она упросила заменить каменный дождь трёхмесячным мором». Потом писали, что поп церкви Всех Святых, что на Кулишах, сам вместе с фабричным сочинил это чудо, но не это важно. А важно то, что у Варварских ворот у образа Боголюбской Богоматери начались беспрерывные молебны и всенощные. Икона находилась высоко, чтобы до неё добраться поставили лестницу и зажгли восковые свечи. Тут же соорудили аналой и поставили кованые сундуки для сбора денег «на всемирную свечу». Народ повалил к Варварским воротом сплошным потоком. Больные мешались со здоровыми, все бросали деньги в сундук, потом по лестнице поднимались к иконе и прикладывались к светлому образу. Вот где чуме было раздолье!

Понятно, что и Еропкин, и Амвросий пришли в ужас. Митрополит решил немедленно прекратить «сие позорище». Первой мыслью было увести от ворот священников, чтобы разобраться с их самочинством в консистории, потому что явление Богородицы они выдумали, а от молебнов имеют себе большой прибыток. Икону надобно перенести (из-за лестницы там не пройти, не проехать), а сундуки с деньгами отдать в воспитательный дом. Но священники категорически отказались идти в консисторию. Тогда решено было сундуки с деньгами опечатать консисторской печатью, дабы их не расхитили фабричные. Последнее распоряжение и привело к бунту. Нервы у людей были напряжены до предела.

15 сентября разнёсся по городу набатный бой. Обер-полицейскому Бахметеву сообщили, что у Варварских ворот собралось великое множество народа и большая их часть вооружена дубьём. Набат прозвучал потому, что шестеро солдат с архиерейским подьячим пришли «для вынутия из ящиков денег», а караул, стоящий у сундуков, эти деньги стал не давать. Началась драка. Бахметев бросился за подмогой на Стоженку, где жил Еропкин. Дорогу ему пересекла огромная толпа, во главе которой бежал человек в «синем балахоне» и вопил: «Ребята, поспешайте постоять за Мать Пресвятую Богородицу и не допустите ограбить Божию Матерь». Каким-то чудом Бахметеву удалось схватить «синий балахон» и посадить его в будку. Но встреча с Еропкиным никак не обнадёжила обер-полицмейстера.

— Делайте, что считаете нужным, — сказал Еропкин. — Я вам ничем помочь не могу. Людей у меня нет.

Бахметев поехал назад к схваченному «синему балахону», но увидел, что будка пуста, пойманного горлопана и след простыл, а на земле лежат изувеченные тела стражников. Еропкин, губернатор Юшков и обер-полицейский стали собирать силы, а между тем огромная толпа уже ворвалась в Кремль, в Чудов монастырь. Искали митрополита Амвросия, не нашли, а потому всё пограбили, изломали, исковеркали, ворвались в винный погреб купца Птицына, началась повальная пьянка.

Амвросия успели предупредить, что к Кремлю движется толпа, и он успел укрыться в Донском монастыре. Но какова была злоба на митрополита, если кто-то узнал и донёс разбушевавшейся толпе о месте его пребывания! Митрополит понимал всю меру опасности и потому попросил у Еропкина документ, по которому бы его выпустили из города. Еропкин тут же послал к Амвросию офицера конной гвардии. Офицер сказал, чтобы митрополит переоделся в партикулярное платье, и договорился, что будет ждать его в конце сада князя Трубецкого, а оттуда проводит в село Хорошёво в Воскресенский монастырь. Амвросий уже шёл к кибитке, когда услышал яростные крики, брань, тяжёлые удары, словно брёвнами колотили, — разъярённая толпа ломала монастырские ворота. Он опоздал.

Митрополит понимал, что его ждёт смерть, но решил отодвинуть этот миг, а может, ещё надеялся на спасение. Он пошёл в большой храм, приобщился и, когда толпа ворвалась в церковь, спрятался на хорах, сзади иконостаса. Но обезумевший народ нашёл его, священника выволокли из церкви и стали бить. «Били в восемь кольев целые два часа, так что, по словам очевидца, ни виду, ни подобия не осталось». Вот какие ужасы случаются на Руси! Произошло это 16 сентября 1771 года.

Еропкин понимал, что бунт сам собой не кончится, а потому стал собирать отряд для отражения будущих нападений. Военной силы в Москве был только Великолуцкий полк — 350 солдат, из которых 300 стояли в оцеплении в 30 километрах от Москвы. К остаткам войска присоединили гвардейцев, приехавших из Петербурга, собралось всего-то 130 человек. И с этим немногочисленным отрядом Еропкин двинулся в Кремль, чтобы выкурить оттуда мятежников. Вошли через Боровицкие ворота, в солдат сразу полетели камни. Вначале народ увещевали, это не помогало. У солдат были две пушки, это решило дело. Много народу перебили, не менее ста человек погибло, 249 были взяты в плен, остальные бунтовщики разбежались. Сам Еропкин, избитый каменьями и раненный, — словом, еле живой, слёг в постель.

Но уже на следующий день огромная толпа осадила Спасские ворота. Народ требовал освобождения захваченных накануне людей, уничтожение карантинов, увольнения от работы лекарей — «разумные» требования в чумном городе, что и говорить. По счастью, уведомленный о бунте Салтыков успел собрать воедино Великолуцкий полк и привёл его в Москву. 300 солдат заняли Красную площадь, призывая народ разойтись. «В противном случае все перебиты будете!» — кричал народу Бахметев. На этот раз толпа послушалась, и вскоре площадь опустела.