След грифона - Сергей Максимов

Еще раз по трофейной немецкой карте Суровцев показал, куда нужно вывести обоз с ранеными. Уточнил ориентиры. Уже начинало темнеть. Унтер-офицеры разошлись готовиться к прорыву и отдавать последние распоряжения. Вахмистр Востров, длинные усы которого, показалось, обвисли еще сильнее, задержавшись, обратился к Суровцеву:

– Ваше благородие, от подъесаула Кузлачева шашка осталась. Возьмите. Ваша сабелька для рубки жидковата будет. – Он протянул Мирку-Суровцеву тяжелую казачью шашку.

Эфес у шашки был сабельный, как у офицерской сабли, но сам клинок был длиннее и лучшей стали.

– Спасибо, братец, – поблагодарил офицер и, коснувшись губами ножен, принял подарок.

* * *

Оставшись на короткое время один, он ощутил волнение, вызванное предвкушением предстоящего боя. Сегодня ему предстояло воевать непосредственно лицом к лицу с врагом. До сих пор, участвуя в многочисленных стычках и перестрелках, он не испытывал такого волнения. Даже несколько раз, принимая участие в казачьих атаках, ему не приходилось рубиться. Казаки лихо управлялись и без его помощи. К тому же он был из поколения новых офицеров, которым в академии всеми силами внушали, что их дело руководить боем, а не воевать в бою простыми солдатами. Он, кстати говоря, уже видел собственными глазами, как глупо армия теряла командный состав. Господин пулемет точно издевался над бесстрашием русского офицера. Смелость офицеров приобретала черты глупости. Подразделения лишались управляемости и, как следствие, терпели поражение. Соотносить личный пример для подчиненных и выполнение боевой задачи нужно было, учась заново. А это не наука, которую можно постичь из учебников. Это искусство. Это первая степень постижения самого мрачного и кровавого из искусств – искусства военного, которое пронизано смертельной опасностью и постигается только в бою.

Суровцев внимательно изучал подаренное оружие. Сталь была старинной, с черными нитеобразными вкраплениями по всему клинку. Ни единой зазубрины по всему лезвию. «Наверное, этой шашкой рубились еще предки подъесаула Кузлачева», – подумал он. У самого эфеса Мирк-Суровцев увидел следы крови и несколько прикипевших к ней волосков.

Было совсем темно. Расположение немецкой батареи отлично угадывалось по костеркам.

– Они, видать, ваше благородие, нас и за казаков не считають, – вполголоса сказал кто-то из темноты. – Как цыгане, ей-богу, с кострами сидают.

Стало понятно: эта беспечность сегодня дорого обойдется неприятелю. Прошло примерно полчаса, когда группа из десяти спешившихся кубанцев отправилась в направлении левого фланга немцев. Батарея не была прикрыта пехотной частью. Какое-то охранение на ночь, наверное, все же выставлено. Но гадать бесполезно.

– С Богом! – перекрестившись, сказал Мирк.

Осенив себя крестным знамением, казаки тронулись за командиром. Шли колонной, шагом. Но когда до немцев осталось не больше трехсот метров, перешли на рысь. Стали разворачиваться в лаву. В тишине раздались выстрелы – это выдвинувшиеся вперед и спешившиеся казаки залпами расстреливали сидящих у костров немецких солдат. Залп следовал за залпом, сея панику среди артиллеристов. Боевое охранение вырезали до этого без единого выстрела.

– Шашки вон! – скомандовал Суровцев, и около сотни клинков разом засверкали в отблесках костров.

Топот сотен копыт коней, пущенных в галоп, и громогласное «ура!» как страшное мифическое ревущее чудовище неотвратимо надвигалось из темноты. Сразу же запылали стога неубранного из-за развернувшихся боевых действий сена. В городке начался пожар. Косая атака, задуманная Суровцевым, удавалась. Врубившись с левого фланга, искрошив шашками орудийную прислугу, отряд двинулся не в глубину расположения неприятеля, а пошел вдоль неприятельских позиций, убивая попадавшихся на пути, умножая и без того немалую панику. Рубя направо и налево, не видя результата, только ощущая рукой, что шашка достигает цели, Суровцев доскакал до края артиллерийской позиции. Здесь он, в который раз за последние дни, пожалел, что не умеет свистеть. В кавалерийских частях команды в бою командир подавал через трубача, который всегда должен быть рядом с ним. У казаков и здесь все было иначе и проще. Но не для Суровцева. Команду «назад» пришлось подавать голосом, а затем уже дублировать ее взмахом шашки над головой. Казачьи офицеры обычно привлекали к себе внимание в бою разудалым свистом, а затем командовали шашкой: «назад», «вперед», «за мной» и прочее. Что больше всего поражало, так это то, что и казачьи кони, казалось, тоже понимали эти команды. Суровцев не раз видел, как лошади, потерявшие в бою седоков, продолжали двигаться с сотней, выполняя все маневры.

Сотня развернулась и, захватив чуть большее пространство в глубину, пошла обратно. На пути Суровцева оказался немецкий офицер. Держа в одной руке саблю, в другой револьвер, он выстрелил. Сергей едва успел прижаться к гриве лошади. Пуля просвистела над его головой. Два следующих беспорядочных выстрела достигли цели, и лошадь, сделав еще несколько прыжков, стала падать на передние ноги. Как учили в училище и в академии, он успел высвободить ноги из стремян и, перелетев через голову коня, падая, сбил с ног стрелявшего. Тяжелое тело лошади, перевернувшись через голову, грузно упало рядом, едва не придавив его и немца собой. Он успел перехватить руку с револьвером неприятельского офицера, успел рукой, на которой на кожаном темляке болталась шашка, несколько раз кулаком со всей силы ударить немца по лицу. Вероятно, он и так стал бы победителем, но кто-то из казаков, спешившись, не мудрствуя лукаво, просто и обыденно заколол немца шашкой.

– Ваш благородь, – проговорил он скороговоркой, – берите коня. Я себе споймаю. Суровцев не успел поблагодарить казака и прыгнуть в седло, как тот же казак появился из темноты верхом на лошади, вероятно, оставшейся от убитого.

– Как фамилия, молодец?

– Надточий, ваше благородие.

Суровцев запомнил. Казаки вынимали орудийные замки из орудий. Чем хороши эти воины, так это тем, что им порой и приказывать не приходится. Никогда и ни при каких обстоятельствах, связанные родственными и земляческими узами, они не бросят на поле боя раненого. Крайне редко оставят убитого. Сейчас как раз был такой случай. Нужно было уходить. И похоронить убитых по христианскому обычаю не представлялось возможным, как и взять их с собой.

– Уходим, братцы! Пора! – не по-уставному приказал Мирк.

Немцы так и не пришли в себя после ночной вылазки. Отряд уходил на восток, поддерживая в седле раненых, оставляя слева горящий немецкий городок, который служил теперь хорошим ориентиром. У одиноко стоящего дуба у речки соединились с обозом. Немецкая карта оказалась очень подробной. Через несколько минут отыскали брод. Переправились и двинулись на восток к своим частям. Слышно было, как германцы из нескольких пулеметов наугад стреляют в темноту. Один раз несколько пуль, на излете, пролетело вблизи уходящей колонны, впереди которой двигался боевой казачий разъезд.

Германия далеко не Россия. Даже в Восточной Пруссии, изрезанной многочисленными речушками и болотами, среди лесов селения встречаются достаточно часто. Несколько раз разъезды натыкались на небольшие городки и села и каждый раз возвращались, докладывая, что они заняты противником. Отряд неожиданно оказался в глубоком тылу неприятеля. Матеря на чем свет стоит немецких собак, которые по запаху издали чувствовали чужих, обходили селения. Дважды были обстреляны из пулеметов. Но стрельба велась наугад, и никто не был ни убит, ни ранен.