Третий шимпанзе - Джаред М. Даймонд

Которая же из шести теорий, объясняющих скрытую овуляцию, верна? Биологи однозначного вывода пока не сделали; более того, этот вопрос начал серьезно рассматриваться только в последние годы. Данная дилемма являет собой пример проблемы установления причинно-следственных связей, широко распространенной как в эволюционной биологии, так и в истории, психологии и многих других областях, где невозможно, варьируя переменные, выполнять контролируемые эксперименты. Такие эксперименты предоставили бы нам возможность наиболее убедительно продемонстрировать причину или функцию. Если бы мы могли смоделировать одно человеческое племя, в котором у всех женщин был бы явно заметен день овуляции, то увидели бы, нарушает ли это сотрудничество внутри пар или между парами, и воспользовались ли женщины своим новым знанием для того, чтобы избежать беременности. Поскольку такой эксперимент невозможен, мы никогда не сможем с уверенностью сказать, каким было бы в действительности человеческое общество наших дней в отсутствие скрытой овуляции. Если нам трудно определить функцию явлений, которые происходят сегодня, у нас на глазах, то насколько труднее должно быть определить функции, имевшие место в далеком прошлом! Мы знаем, что сотни тысяч лет назад кости человека и использовавшиеся им инструменты были другими, а именно в это время, возможно, эволюцией вырабатывалась скрытая овуляция. Возможно, человеческая сексуальность, в том числе и функция скрытой овуляции, в те времена также были отличными, причем в чем именно состояло отличие, в наши дни трудно даже представить. Интерпретируя наше прошлое, мы постоянно рискуем скатиться в выдумывание историй, по сути «палеопоэтических», основанных на нескольких фрагментах окаменевших костей, и выражающих, как тест Роршаха, наши собственные предрассудки, но лишенных какой-либо обоснованности в описании прошлого.

Тем не менее я, упомянув шесть правдоподобных теорий, не могу просто так оставить этот вопрос, не попытавшись представить некий синтез видения проблемы. И здесь мы снова сталкиваемся с еще одной широко распространенной проблемой в области установления причин. Редко случается, чтобы такие сложные явления, как скрытая овуляция, находились бы под влиянием единственного фактора. Было бы глупо пытаться найти единственную причину скрытой овуляции — или утверждать, что существует единственная основная причина Первой мировой войны. В действительности, в период 1900–1914 годов присутствовало много независимых факторов, подталкивавших страны к войне, а также других, способствовавших миру. Война наконец разразилась тогда, когда «чистый вес» множества факторов стал склоняться в сторону войны. И все же это не оправдывает противоположную крайность, когда сложные явления «объясняют» с помощью бессистемного списка, куда включены, без взвешивания, их значения, все вообразимые факторы.

В качестве первого шага к тому, чтобы сократить и упростить наш чрезмерно большой список из шести теорий, давайте осознаем: какие бы факторы не сформировали эволюционно наши характерные сексуальные привычки в далеком прошлом, эти привычки не сохранились бы, если бы в наши дни не присутствовали бы некие факторы, их поддерживающие. Но те факторы, которые привели к первоначальному появлению данных навыков, не обязательно были теми же самыми, которые действуют на данный момент. В частности, факторы, лежащие в основе теорий 3, 5 и б, в далеком прошлом могли иметь решающую роль, но к настоящему времени, скорее всего, ее утратили. Лишь очень небольшое число современных женщин использует секс для получения пищи или иных ресурсов от нескольких мужчин сразу, или для того, чтобы запутать мужчин относительно отцовства и сделать так, чтобы несколько мужчин одновременно обеспечивали поддержку ребенку. Предположения о роли этих явлений в прошлом являются палеопоэзией, пусть и правдоподобной. Давайте удовлетворимся лишь попыткой понять, почему в наше время скрытая овуляция и частые совокупления в уединении имеют смысл. По крайней мере, мы можем в своих догадках руководствоваться знанием о самих себе, а также наблюдениями за другими.

Мне кажется, что факторы, лежащие в основе теорий 1, 2 и 4, продолжают действовать и в наши дни и являются гранями одного и того же парадокса, наиболее примечательной черты человеческой социальной организации. Этот парадокс состоит в том, что мужчина и женщина, желающие, чтобы выжил их ребенок (и их гены), должны в течение долгого времени сотрудничать друг с другом, чтобы вырастить ребенка, а также сотрудничать экономически со многими другими парами, живущими поблизости. Очевидно, что половые отношения между мужчиной и женщиной усиливают связь между ними по сравнению с контактами с другими женщинами и мужчинами, которых они встречают каждый день, не вступая в половые отношения. Скрытая овуляция и постоянная восприимчивость усилили эту «новую» функцию секса (новую по стандартам большинства млекопитающих), ставшего социальным цементом, а не просто инструментом оплодотворения. Эта функция не представляет собой, как подразумевалось в традиционных, выдвинутых с позиции мужского шовинизма версиях теорий 1 и 2, подачку, брошенную холодной, расчетливой женщиной изголодавшемуся по сексу мужчине, а служит стимулом для обоих полов. Мало того, что у женщины исчезли все признаки овуляции, но и сам половой акт происходит в уединенной обстановке, чем подчеркивается различие между половыми и неполовыми партнерами в рамках одной и той же группы, связанной близкими отношениями. Что же касается возражения о том, что гиббоны сохраняют моногамность, не имея вознаграждения в виде постоянного секса, то это объяснить легко: всякая пара гиббонов вступает лишь в минимальные социальные отношения с другими парами, экономические же отношения у них и вовсе отсутствуют.

Размер яичек у человека также представляется мне результатом того же самого парадокса нашей социальной организации. Наши яички больше, чем у гориллы, поскольку мы часто занимаемся сексом ради удовольствия, но при этом меньше, чем у шимпанзе, поскольку мы более моногамны. Возможно, увеличенный размер мужского пениса возник, как условный знак, выставляющий напоказ половую принадлежность, — в той же степени условный, как грива льва или увеличенные груди у женщины. А что случилось бы, если бы у львиц были увеличенные груди, у львов чрезмерно крупный пенис, а у мужчин грива? Будь это так, то и эти переменившие место сигналы могли бы функционировать не менее успешно. То, что сигналы сложились такими, какими мы их знаем сегодня, могло произойти просто в силу случайного поворота эволюции, оказаться результатом того, что в каждом случае конкретному полу у конкретного вида было сравнительно легко развить именно эти внешние особенности.

Но в нашем рассмотрении вопроса до сих пор недоставало одной основной детали. Я говорил об идеализированной форме человеческой сексуальности: моногамные пары (плюс несколько полигинных семей), мужья, уверенные в том, что дети их жены зачаты именно ими, и помогающие женам в воспитании детей, а не пренебрегающие своими детьми и не уходящие на поиски новых связей. Представление здесь этого вымышленного идеала я могу оправдать тем, что, как я полагаю, реально существующая в человеческом обществе практика намного ближе к этому идеалу, чем к поведению павианов или шимпанзе. Но идеал все же остается вымыслом. Любая социальная система, устанавливающая правила поведения, подвержена риску того, что представители сообщества будут обманывать, когда обнаружат, что получаемые благодаря обману преимущества перевешивают бремя кар, применяемых к нарушителям. Таким образом, вопрос носит количественный характер. Становится ли обман настолько регулярным, что рушится вся система, или же обман случается, но не так часто, чтобы ее уничтожить, или же обман исключительно редок? Если посмотреть с этой точки зрения на человеческую сексуальность, то вопрос будет состоять в том, сколько человеческих младенцев оказываются зачаты вне брака: девяносто, тридцать или один? Этот вопрос, а также последствия, связанные с ответом на него, станут предметом следующей главы.