На пороге Мира - Михаил Француз

— Все, умолкаю-умолкаю, — невольно разулыбалась Анна, глядя на одухотворенное лицо своего спутника, готовящегося увидеть чудо. Он так напоминал в этот момент ребенка, которому вот-вот покажут сказку, что не мог не вызывать умиления.

Большой ребенок. Именно так и ни как иначе. Какие могут быть с ребенком разговоры про деньги? Судя по всему, он до сих пор не понимает толком, что это такое. Знать, знает, но понимания, именно глубокого, приобретенного через опыт их зарабатывания, не имеет. Так что: увидел в витрине рубашку, понравилась — вывалил за нее месячный заработок среднего горожанина. Захотел посмотреть спектакль — выбрал самые лучшие места в лучшем театре на планете, и плевать сколько это стоит, главное — сказка!

Вот только одно странно — откуда же у него на все это деньги взялись? Что это за «выступления на частных вечеринках» такие, что за них платят такие суммы? И может быть расцарапанная бровь была совсем не от падения на лестнице?

С такими мыслями Анна уселась на свое место, рядом с Леонидом и приготовилась смотреть спектакль, тем более, что прозвучал третий звонок, и в зале погас свет.

* * *

Возвращались из театра пешком. Леонид, конечно, предлагал вызвать такси «и не париться», но Анне хотелось прогуляться. Да и Леонид не возражал, оба они были переполнены эмоциями и впечатлениями от просмотра спектакля. И с удовольствием вываливали их друг на друга.

Путь был не близкий, время позднее, холодало. Леонид предложил завернуть по пути в пиццерию покушать и погреться. Предложение было рассмотрено и сочтено приемлимым. И даже горячо поддержано, после того, как Анна вспомнила о наличии отсутствия в их квартире какой-либо готовой еды, а в холодильнике достаточного запаса продуктов быстрого приготовления. А тот факт, что Леонид обладает буквально-таки антиталантом в кулинарии, однозначно определял, того, кто должен будет на них двоих готовить.

Так что в голосовании по вопросу: покушать дома или в пиццерии, ее голос был за пиццерию.

— Кажется я определился со своими планами на будущее, — между прочим, запив кусок пиццы томатным соком, заметил Леонид.

— Серьезно? — удивилась Анна, отставляя в сторону свой бокал с молочным коктейлем. — Поделишься?

— Почему бы и нет? — пожал плечами юноша. — Только чур не смеяться!

— Даже так?

— Именно так.

— Ладно, постараюсь, — убрала с лица улыбку девушка, но в глазах продолжали искриться искорки веселья.

— Я хочу когда-нибудь сам сыграть на этой сцене! — торжественно, как страшнейшую тайну, открыл ей Леонид.

Девушка сдержалась, не позволив себе расхохотаться в лицо спутника, но прикрыв лицо руками, все же хихикнула. Затем руки убрала.

— Ты серьезно? Извини, не могу тебя представить на сцене. Совсем не получается.

— Ничего, не Боги горшки обжигают, — не обиделся юноша. — Я ведь понимаю, что мгновенно ничего не делается, что всему надо учиться, а к мечте идти долго и упорно, преодолевая сотни и сотни препятствий на своем пути. Но тут ведь главное не отступать и не сдаваться.

— Но тогда тебе придется поступать в театральный институт, а ты вроде бы не собирался?

— Тогда у меня не было задачи, — пожал плечами Леонид. — Теперь задача есть.

— Но туда попасть еще надо. Насколько я знаю, там чуть-ли не десять человек на место…

— Что ж, значит надо начинать готовиться, лопатить литературу, нанимать репетиторов, начинать ходить в театральные студии… Работы предстоит много, но задача поставлена — и это главное. Я думаю так.

— Что ж, значит свободного времени теперь у тебя поубавится…

— Что ж, да будет так! Я решил!

У полковника Сомова день не задался с самого утра. Вроде бы ничего серьезного, но мелочи действующие на нервы… Сломался компьютер в кабинете, пропала любимая перьевая ручка с золотым пером со стола. Обнаружилась в запертом сейфе. Да не просто так, а с потекшими из нее чернилами. И чернила эти залили половину бумаг в этом сейфе.

Вот вроде бы давным-давно наступила космическая эра, всеобщая и всеобъемлющая информатизация и оцифровка, а самым надежным носителем информации все равно остается бумага. Пусть от первоначального состава в ней нынче осталось одно лишь название, все натуральные компоненты навроде целюлозы заменены синтетическими, но форма, цвет, плотность, форматы, свойства остались примерно такими же. И все важные приказы и документы с маниакальным упорством продолжали печататься на ней, не смотря на то, что существуют уже сотни лет и электронные подписи, и крипто-метки и «электронные печати»… Но бумажному документу все одно до сих пор верят больше.

В довершении «великолепного» дня, сломался служебный флаер. Причём сломался серьезно, так, что пришлось его гнать на ПТОР. И даже там не брались сказать, когда именно флаер вернется в строй.

Сомов выдал по первое число и водителю, и ремонтному взводу, и вообще всем, кто подвернулся под руку. Плюнул на все и пошел домой пешком, благо жил он буквально в десяти минутах от училища.

Вот только время было уже позднее. Солнце село, и город накрыли сумерки. А в одном из узких проулков, через который пролегал путь полковника, вообще были испорчены три из четырех уличных фонарей освещения. Вот спрашивается как? Они же все антивандальные, простым камнем не сломаешь, и рогаткой не разобьешь, да даже мощная пневматика, до сих пор популярная у подростков и молодежи, пасует перед этой задачей. Но вот он факт — три из четырех фонарей испорчены.

Сомов только покачал головой. Но в следующий момент остановился под единственным уцелевшим источником света в этом переулке. Впереди темнел человеческий силуэт. Фигура не высокая, мужская, руки убраны в карманы брюк. И стоит этот самый силуэт ровно по середине прохода. А еще веет от него угрозой. Не просто так он тут стоит. Вовсе не просто так. Ждет. И почему-то полковник был уверен, что именно его, Сомова ждет.

Сомов остановился. Силуэт медленно двинулся на встречу. Спустя минуту вошел в круг света. И натренированная за долгую военную карьеру «чуйка» просигналила полковнику, что все неприятности этого дня лишь готовили его морально к этой встрече.

В круг света вошел бывший кадет Жестянкин. Одет он был в легкую рубашку и светлые брюки. Гражданскую рубашку и гражданские брюки. На голове его покоилась кепка, придающая в сочетании с руками засунутыми в карманы вид нарочито хулиганский, агрессивный, который дополняла зубочистка, зажатая между зубов юноши.

Мужчины молча стояли и смотрели друг на друга.

— Ну здравствуй, полковник, — перекинув зубочистку в другой угол рта, сказал Жестянкин.

— Здравствуй, Леонид, — настороженно ответил на не слишком вежливое приветствие Сомов. Ничего хорошего от этой встречи он не ожидал. И жалел о том, что оставил свой табельный пистолет на работе в сейфе. Вот именно сейчас он бы сильно пригодился полковнику, хотя бы просто ободряя и придавая уверенности, которой почему-то в данный момент не было. Не то, чтобы боевого полковника ВС Империи пугал какой-то сраный молокосос, подкарауливший его в темном переулке. Нет. Но это был не просто молокосос, это был Жестянкин. Ленька Отмор, харизматичная сволочь, лидер курса, Чемпион училища, не раз и не два поднимавший «восстания» против несправедливости и произвола Преподавателей. И самое противное, что каждый раз добивавшийся своего. Два Преподавателя в результате этих «восстаний» вынуждены были уволиться из стен училища. А один несправедливо уволенный восстановлен в правах и в должности.