Сальери - Сергей Нечаев

Главным событием 1789 года стала конечно же Великая французская революция. Но это было не стихийное восстание против «тирании» старого порядка и не искренний порыв к новым идеям свободы, равенства и братства, как принято считать. Это был кровавый спектакль, задуманный, организованный и приведенный в исполнение заговорщиками, не последнее место среди которых занимали масоны.

Людовик XVI взошел на трон, когда ему не исполнилось и двадцати лет, и он был полон надежд осчастливить Францию, а сюринтендант (министр) финансов Тюрго задумал провести в стране целый ряд реформ. Но они не были положительно восприняты французским народом. В стране начал углубляться кризис, и новый министр Жак Неккер уже ничего не мог сделать…

Тринадцатого июля в 11 часов утра заговорщики собрались в церкви Сент-Антуан. В тот же день вооруженной толпой были разграблены Арсенал, Дом инвалидов и городская ратуша. На следующий день после недолгого сопротивления пала Бастилия, после чего со старой Францией было покончено. Писатель Франсуа Рене Шатобриан весьма красноречиво описывает то, что происходило в Париже: «Покорители Бастилии, счастливые пьяницы, кабацкие герои, разъезжали в фиакрах; проститутки и санкюлоты, дорвавшиеся до власти, составляли их свиту, а прохожие с боязливым почтением снимали шляпы перед этими триумфаторами, иные из которых падали с ног от усталости, не в силах снести свалившийся на них почет»{166}.

Дальше — больше. Кровопролитие пошло уже по всей стране.

Десятого августа 1792 года пала 1300-летняя французская монархия. Людовик XVI и королева Мария Антуанетта были заключены под стражу, а 22 сентября в стране была провозглашена республика.

Волна якобинских репрессий прокатилась по всей Франции. По приказам Робеспьера и Дантона тюрьмы заполнились священниками, родственниками эмигрантов и просто подозрительными лицами, на которых были получены доносы. Жертвам рубили головы усовершенствованным «гуманным способом» — на гильотине. 21 января 1793 года был гильотинирован несчастный Людовик XVI, а 16 октября вслед за ним последовала и его супруга Мария Антуанетта, младшая дочь императора Франца I и Марии Терезии.

В Вене всё это произвело на людей кошмарное впечатление. Как пишет Марсель Брион, венцы испытали настоящий ужас, ибо «они питали отвращение к любому грубому свержению власти, ко всякому беспорядку, который мог иметь тяжелые последствия для жизни горожан»{167}. Вообще жители Вены вписывались в рамки строгих структур монархии и были «несколько похожи на детей, которые верят в своих родителей, из естественной непоседливости с легкостью высмеивают своих учителей, но никогда не доходят до того, чтобы поставить под сомнение законность их власти»{168}.

Точно таким же человеком в этом смысле был и Антонио Сальери. Далекий от политики, он принял события Великой французской революции близко к сердцу исключительно из-за того, что они нарушили установленный порядок, который он так любил, и нанесли вред несчастной королеве, которую еще совсем недавно видели «играющей в аллеях Шёнбрунна и мило танцующей роли ангелов и амуров в придворных балетных спектаклях»{169}.

Император Леопольд II, брат Марии Антуанетты, еще в 1791 году договорился с королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом о том, чтобы силой оружия поддержать целостность империи и права французского короля, но в 1792 году он неожиданно умер. Его место на троне занял старший сын Франц II, подтвердивший договор отца с Пруссией. В ответ Национальное собрание Франции объявило войну Австрии, а Пруссия объявила войну Франции.

Так немцам и австрийцам временно стало не до музыки. Впрочем, французам и многим другим европейцам тоже.

Конечно же Сальери испугался. В тот год испугались все, и это было неудивительно, ведь Великая французская революция была кровавой и страшной, и в ней таилась угроза полного разрушения того иерархического начала, на котором покоились государственный строй и цивилизация вообще. Это был заговор против христианства, против власти, против собственности. Это был разгул низких страстей, властолюбия и презрения к людям… Но, в отличие от многих, главной темой разговоров у Сальери продолжала оставаться музыка: он много работал сам и давал оценки произведениям своих коллег, а когда был неправ, всегда признавал это. И конечно же он никогда намеренно не вредил карьере Моцарта.

А вот о Моцарте сказать то же самое трудно. Например, в мае 1790 года он написал следующее письмо эрцгерцогу, будущему императору Францу II: «Моя любовь к труду и сознание своего умения позволяют мне обратиться к вам с просьбой о предоставлении мне положения второго капельмейстера, тем более что Сальери, хотя и опытнейший капельмейстер, никогда не занимался церковной музыкой»{170}.

Что это, как не попытка «подсидеть» конкурента?

Сальери же в тот момент было, по большому счету, не до Моцарта, ведь в 1789 году вышли в свет еще две его работы: трагикомическая драма «Верный пастор» (Il Pastorfido) на либретто Лоренцо да Понте и опера-буффа «Цифра» (La Cifra) по либретто того же да Понте. В том же 1789 году, кстати сказать, опера «Тарар» была успешно поставлена в Санкт-Петербурге.

Со своей стороны Моцарт, будучи масоном, воспринял французскую революцию несколько иначе. Дело в том, что в Вене тоже имелись свои «якобинцы». Это были либералы-идеалисты, желавшие возврата к реформам Иосифа II. Нет сомнений и в том, что они хотели пойти дальше — по пути, указанному «людьми 1789 года». Конечно, они не были так опасны, как их французские «братья», но среди них «было несколько франкмасонов типа Шиканедера, Моцарта, Гизеке и Игнаца фон Борна»{171}.

Император Франц II безумно боялся «революционной заразы» и жил в постоянном страхе перед ней. И чем больше он ненавидел якобинцев, внешних и внутренних, тем больше страха нагонял на свой народ. Сам перепуганный, он стремился насмерть запугать своих подчиненных, видя в этом единственную возможность усидеть на троне.

Как известно, у страха глаза велики. Потому Франц II и обрушил всю силу своей государственной машины на искоренение малейших зачатков мятежа и крамолы. В результате участники якобинского «заговора» были арестованы, а одного из них, Франца фон Хебенштрейта, автора философской поэмы «Человек — людям», даже повесили. Остальные 17 подсудимых (все они оказались членами тайных масонских обществ) были пожизненно отправлены в тюрьму.

Марсель Брион пишет:

«Нужно было плохо знать венцев, чтобы считать, что они поддадутся франкофильской и революционной пропаганде в тот момент, когда французская революция только что обезглавила венскую принцессу. Огромное большинство венцев было всем сердцем на стороне волонтеров, отправлявшихся сражаться против армии Республики, и даже обычно вовсе не воинственное простонародье с энтузиазмом маршировало вместе с ними. Те, кто почему-либо не имел возможности непосредственно участвовать в войне, помогали, чем могли. По примеру императора, отдавшего в переплавку свою золотую посуду, аристократия и буржуазия жертвовали столовое серебро. Даже цеховые корпорации несли в переплавку свои старинные регалии и чеканные кубки, многие из которых бережно хранились со времен Средневековья. Во всех классах общества царило единодушие, и каждый грош ребенка, рабочего или мелкого ремесленника служил наращиванию военной казны империи»{172}.