Плоть и кровь - Иэн Рэнкин

— Брайан, — сказал Ребус, — весь этот жир, что ты ешь, ударяет тебе в голову. С каких это пор мы при расследовании убийства отказываемся от каких-то улик?

Он взял тоненький ломтик бекона с тарелки Холмса и положил себе в рот. Вкус восхитительный.

«Фактология плавучей анархии» представляла собой брошюрку из шести листов формата А4, сшитых посредине одной-единственной скрепкой, чтобы не разваливались. Текст был напечатан на допотопной машинке, заголовки написаны от руки. Никаких фотографий и рисунков. Цена на брошюрке была не в старых деньгах, а в новых пенсах — пять пенсов, если точно. На основании этого Ребус решил, что возраст брошюры — лет пятнадцать-двадцать. Даты не было, но надпись гласила: «Выпуск третий». По большому счету Брайан Холмс был прав: место этому старью в музее. Тексты были написаны в стиле, который можно было бы назвать «кельтский хиппи», и стиль этот был такой однообразный (как и орфографические ошибки), что не приходилось сомневаться: вся эта писанина вышла из-под пера одного индивида, имевшего доступ к копировальной машине наподобие старинного ротатора.

Что касается содержания, то националистические и индивидуалистические воззвания в одном абзаце сменялись вымученными философско-нравственными пассажами в другом. Упоминался анархо-синдикализм, а вместе с ним Бакунин, Рембо и Толстой. На взгляд Ребуса, такая печатная продукция не оправдала бы расходов на рекламу.

Например: «Дал Риаде[47]необходима новая идея, новые принципы, способные зажечь сердца ныне существующего и грядущего молодого поколения. Нам необходимо действие отдельной личности — действие без оглядки на ржавую правовую машину, церковь, государство.

Только свободный человек способен принимать самостоятельные решения о судьбах нации и сознательно претворять эти решения в жизнь. Сыновья и дочери Альбы[48]— это наше будущее, но мы тащим за собой груз прошлых ошибок, которые необходимо исправлять сейчас, в настоящем. Если вы бездействуете, помните: сегодня — первый день вашей борьбы. И запомните: инертность губительна».

Вот только вместо «реализовать» было написано «реалезовать», а вместо «инертность» — «энертность». Ребус положил брошюрку перед собой.

— Материальчик для психиатра, — пробормотал он.

Холмс и Кларк сидели по другую сторону его рабочего стола. Он заметил, что, пока он отсутствовал, его стол использовали как помойное ведро для оберток от сэндвичей и одноразовых чашечек из-под кофе. Он проигнорировал это и посмотрел на задник брошюрки. Там внизу обнаружился адрес: Забриски-хаус, Бриньян, Раузи, Оркнейские острова.

— Вот что я называю задворками, — сказал Ребус. — И смотрите: дом назван по «Забриски-Пойнт».[49]

— Это тоже на Оркнеях? — спросил Холмс.

— Это фильм такой.

Он ходил его смотреть сто лет назад ради музыки[50]шестидесятых. Содержание он почти забыл, разве что взрыв в конце остался в памяти. Он побарабанил пальцами по брошюрке.

— Я хочу узнать об этом побольше.

— Вы шутите, сэр? — спросил Холмс.

— Как это похоже на меня, — горько сказал Ребус. — Вечно шуточки да прибауточки.

Кларк повернулась к Холмсу:

— Кажется, это означает, что он серьезно.

— В стране слепых и одноглазый — король, — сказал Ребус. — И даже я вижу, что тут больше, чем ты способен видеть, Брайан.

Холмс нахмурился:

— Например, сэр?

— Например, место происхождения этой брошюрки, ее возраст. Какой это год? Семьдесят третий? Семьдесят четвертый? Но Билли Каннингем в семьдесят четвертом еще и не родился. Так что же она делает в его шкафу рядом с современными журнальчиками и футбольными программками? — Он выжидательно посмотрел на молодых коллег и насмешливо процитировал: — «Но те молчали…»[51]

Холмс насупился — это неприятное выражение появлялось у него на лице всякий раз, как Ребус устраивал ему выволочку. Но Кларк не растерялась:

— Мы добудем ответ. Нужно послать запрос в полицию Оркнейских островов, сэр, пусть проверят. Если, конечно, там есть полиция.

— Действуйте, — сказал Ребус.

«Как резиновый мячик вернусь я к тебе, — думал Ребус, ведя машину, — прискачу, как резиновый мяч».[52]Старший инспектор Килпатрик снова вызвал его на Феттс. В кармане у Ребуса лежала записка — Каролина Рэттрей просила встретиться с ней в здании старого парламента. Сообщение принял по телефону констебль из оперативного штаба. Ребус был заинтригован. Мысленно он видел Каролину Рэттрей такой, какой она была тем вечером, — вся холеная, разодетая, лишь по воле доктора Курта оказавшаяся в тупичке Мэри Кинг. Он видел ее сильное мужское лицо, нос с горбинкой и высокие скулы. Интересно, говорил ли ей что-нибудь про него Курт… Ребус определенно собирался выкроить время для встречи.

Килпатрик занимал выделенный из общего пространства кабинет в углу большой комнаты ОБОПа, больше ничем не перегороженной. Перед входом в кабинет сидели секретарь и делопроизводитель. Ребус никак не мог сообразить, кто из них кто. Оба были штатскими, оба сидели за мониторами компьютеров. Они создавали что-то вроде заслона между Килпатриком и всеми остальными, барьер, который нужно преодолеть, переходя из своего мира в его. Когда Ребус шел мимо, они обсуждали проблемы, стоящие перед ЮАР.

— Там будет, как в Уисте, — сказал один из них, и Ребус от неожиданности остановился и прислушался. — Норт-Уист — протестантский, а Саут-Уист — католический,[53]и они друг друга на дух не выносят.

Кабинет Килпатрика был довольно хлипок, стены — простые пластиковые перегородки, к тому же в верхней части прозрачные, так что, если стоишь, тебя от пояса и выше видно со всех сторон. Все это сооружение можно было разобрать за несколько минут — или разрушить парой-тройкой точно рассчитанных ударов. И тем не менее это был кабинет с дверью — и Килпатрик попросил Ребуса закрыть ее. Кабинет до некоторой степени обеспечивал звукоизоляцию. Тут были два стеллажа, карты и приклеенные к стенам распечатки, рядом висели два календаря, все еще открытые на июльских страничках. На столе в рамочке стояла фотография, с которой улыбались три щербатых мальчишки.