За чертой - Кормак Маккарти

— Sí.

— Como la jovencita.[87]

Он посмотрел на девушку. Та не походила на беременную. Сидела, повернувшись к ним спиной, курила и смотрела вдаль, где вряд ли можно было увидеть что-либо интересное, хотя порой со склона горы еще долетали еле слышные выкрики.

— ¿Es su hija?[88]— спросил он.

Старуха помотала головой. Сказала, что эта девочка — жена ее сына. Сказала, что они муж и жена, но у них нет денег заплатить священнику, поэтому по-церковному они не венчаны.

— Los sacerdotes son ladrones,[89]— сказала девушка.

Это было первое, что она произнесла. Старуха покосилась на девушку и закатила глаза.

— Una revolucionaria, — сказала она. — Soldadera. Los que no pueden recorder la sangre de la guerra son siempre los más ardientes para la lucha.[90]

Он сказал, что ему пора. Она не обратила внимания. Сказала, что, когда сама была ребенком, видела, как в деревне Асенсьон застрелили священника.{22} Поставили его у стены его же церкви, расстреляли из винтовок и ушли. Когда они скрылись, деревенские женщины подошли к нему, стали на колени, подняли ему голову, но священник был то ли уже мертв, то ли умирал, и некоторые из женщин намочили платки в крови священника и стали благословлять друг дружку этой кровью, как будто это кровь Христа. Она сказала, что когда молодые люди видят, как на улицах расстреливают священников, это меняет их взгляд на религию. Сказала, что молодежь нынче религию ни во что не ставит, так же как и священников, семью, страну и Господа Бога. Сказала, что, по ее мнению, над этой страной проклятие, и спросила, что он по этому поводу думает, но он сказал, что знает эту страну слишком мало.

— Una maldición, — сказала она. — Es cierto.[91]

Крики погонщиков на склонах внизу давно утихли. Слышался только свист ветра. Девушка докурила сигарету, встала, бросила ее на дорогу, затоптала окурок сандалией, да еще и закопала его в пыль, словно он наделен какой-то собственной зловредной жизнью. Ветер раздувал ее волосы, целиком облепил фигуру тонким платьем. Она посмотрела на мальчика. И сказала, что старуха всегда говорит о проклятиях и убитых священниках, что она полоумная и чтобы он ее не слушал.

— Sabemos lo que sabemos,[92]— сказала старуха.

— Sí, — сказала девушка. — Lo que es nada.[93]

Старуха протянула к девушке руку ладонью вверх. Будто предъявляет самое девушку в доказательство никчемности ее воззрений. Предлагая ему взглянуть на нее: конечно! — что она может знать? Девушка тряхнула головой. И сказала, что она, по крайней мере, знает, кто отец ее ребенка. Старуха вскинула руку вверх.

— Ай-яй, — сказала она.

Билли подтащил волчицу за веревку к себе. Сказал, что ему пора ехать.

Старуха указала на волчицу подбородком. И сказала, что ее время уже очень близко.

— Sí De acuerdo.[94]

— Debe quitar el bosal,[95]— сказала девушка.

Старуха бросила взгляд на девушку. Девушка сказала, что если ночью у собаки родятся щенки, та должна будет их облизать. Сказала, что ему не следует оставлять ее на ночь в наморднике, потому что кто же знает, когда придет ее время? Сказала, что ей обязательно нужно облизать щенков. Сказала, что все на свете это знают.

— Es verdad,[96]— сказала старуха.

Билли коснулся пальцами шляпы. Пожелал им счастливо оставаться.

— ¿Es tan feras la perra?[97]— сказала девушка.

Он ответил, что да. Сказал, что ей нельзя доверять.

Она сказала, что хотела бы заиметь щеночка от такой суки, потому что из него вырос бы хороший охранник, который кусал бы всякого, кто подойдет.

— Todos que vengas alrededor,[98]— сказала она.

И сделала широкий жест рукой, включающий в это «alrededor» и сосны, и ветер в соснах, и куда-то подевавшихся погонщиков, и старую женщину, глядящую на нее из-под темной шали-ребосо. Сказала, что такой пес лаял бы по ночам, если полезут какие-нибудь воры или подойдет кто-то такой, кого не звали.

— Ай-яй, — скривилась старуха, закатив глаза.

Билли сказал, что ему пора. Старуха отпустила его с Богом, а jovencita[99]высказалась в том смысле, что пусть, дескать, идет, если ему неймется, и он сошел с тропы, ведя волчицу, поймал коня, привязал веревку к седельному рожку и вскочил в седло. Когда оглянулся, девушка сидела со старухой рядом. Они не разговаривали, просто сидели бок о бок и ждали, когда возвратятся арьерос. Доехав вдоль хребта до первого поворота дороги, он снова оглянулся: женщины продолжали сидеть, даже не изменив позы, но на расстоянии их вид казался смиренным и подавленным. Как будто своим уходом он чего-то лишил их, что-то отнял.

Что до местности, то она не изменилась. Сколько бы он ни ехал, горы на юго-западе к исходу дня казались все такими же далекими, как если бы они были всего лишь картинкой, мушками у него в глазу. Под вечер, проезжая через рощу карликового дуба, спугнул стаю индюшек.

Кормившиеся где-то внизу, в каньоне, они пролетели над всадником и исчезли среди деревьев на противоположной стороне. Остановив коня, он проследил за ними глазом. Затем съехал с тропы, спешился, привязал коня и, сбросив веревку с рожка, привязал волчицу к дереву. Вынул винтовку, приоткрыл затвор, проверив, есть ли в стволе патрон, после чего направился поперек небольшой лощины, поглядывая на солнце, которое уже начинало слепить глаза, просвечивая с запада сквозь ветви деревьев в верховьях лощины.