Вепрь - Олег Егоров

— Вот это верно! — убирая камеру в кожаный футляр, поддержал ее Виктор. — Отпусти потенциала! Сами выясним, ху из ху!

Пугашкин заколебался, но медэксперт убедила его, что называется, мановением руки. Пузырек с медицинским спиртом был к месту и как дезинфицирующее средство, и вообще как средство.

— Проваливай!

Едва Пугашкин дал слабину, Тимоха моментально взял стойку.

— Одному не растопить! — заволновался он радостно. — Одному там делать нечего! Там дров одних и одних веников замочить в шайках…

— „Шайка“!.. „Замочить“!.. — морщась, перебил его следователь. — Что за лексикон? Наблатыкались тут! Светлая всем память!

Он глубоко выдохнул и опорожнил служебную мензурку.

— Мы мигом, Евдокия Васильевна! — Споткнувшись на бегу о ступени, Тимофей устремился вслед за братом. — Мы вас так отшлифуем! Живого углубления не останется!

— Вот-вот, — проворчал Обрубков. — Натаха-то последние зубы тебе и выбьет, как давеча ухватом.

— Коронки поставлю! — заорал уже из часовни Тимофей. — Мосты наведу! Броня крепка, полковник!

— Что это он вам все полковника присваивает? — ревниво спросил Пугашкин. — В личном деле такого звания за вами не значится, гражданин Обрубков.

— Дурак потому что, — отмахнулся Гаврила Степанович. — А вы, товарищ Пугашкин, личное дело выше общественного не ставьте. Вы зачем сюда приехали?

Пугашкин икнул.

— Запить, запить! — подсуетился Виктор. — Евдокия Васильевна! Не успеваете за ходом жизни!

— Значит, так. — Отстранив наполненную емкость, Пугашкин пустился вслух подводить итоги следственных мероприятий. — Серийный убийца проник в склеп из часовни около двадцати вечера с целью ограбления исторических памятников. Или нет. Он скрывался здесь от карающей десницы. Кстати, надо будет выяснить, кто его закуской снабжал.

— Продуктами, — уточнил задачу фотограф.

— Но это — позже, — продолжил следователь. — До этого мы еще докопаемся. Итак, пострадавший Фаизов случайно вышел на его след. Или не вышел, а просто вошел на место раскопок посредством лаза под стеной часовни диаметром приблизительно полтора-два метра в метрическом измерении. Серийный убийца напал на него примерно сзади. Пострадавший Фаизов в неравной борьбе выхватил у него острый предмет… предположительно тесак… и, обороняясь, превысил допустимую… Нет, не превысил, а применил в дозволенных законом пределах…

Слушая его бредовые умозаключения, я терзался мыслью, что Никеша пал жертвой моей глупости. Предупреждал же Алексей Петрович Ребров-Белявский, что „разберется с Никешей по-свойски“. Все они здесь — свои. Паскевич „по-свойски“ договорился с негласным хозяином Пустырей и доставил ему Никешу. Да еще за мзду, небось. Не из идейных же побуждений. В день убийства Алексей Петрович на пару с заведующим художественно оформили пролом в стене погоста клочьями кабаньей шерсти и пустили в поселке слух. Благо, танкисты за премиальные во все что хочешь поверят. Хоть в повторное падение Тунгусского метеорита. Ну и каким-то манером Филю-простофилю замазали до кучи. А вепря Алексей Петрович велел брать в присутствии Обрубкова. И это — разумно. Гаврила Степанович пользуется в Пустырях уважением. Ему поверят. Но главное — чтоб он сам поверил. Поверил ли?

Я покосился на Гаврилу Степановича, невозмутимо и терпеливо внимавшего Пугашкину. „Идем дальше, — продолжил я мысленно раскладывать иезуитский пасьянс. — Вся эта бутафория понадобилась им, чтобы убрать Фаизова руками деревенских. Устроить татарину несчастный случай, когда тот искупит кровью вину за похищение наследника. Вот только Обрубкова на огневом рубеже не было. Гаврила Степанович фальшивого вепря из-под часовни не выкуривал и в подожженный лапник не стрелял. Значит, догадался. Когда? Когда я Филимона сменил, не раньше. Раньше он, судя по его поведению, верил. Или нет? Или он все же заодно с „конторой“? Быть того не может. Егерь Никешу выгораживал. Он и Настя. А я его слил. Это я теперь заодно с „конторой“. Теперь Паскевич крепко держит меня за яйца. И будет держать. Они это умеют. Припугнет, что расскажет Насте, как я помог им взять Никешу, и вот он я, готовый стукач, диссидент ссученный, сочинитель антиутопий, — весь в его руках с потрохами.

— Выйти хочу, — пробормотал, вставая из своего угла, Филимон, о присутствии которого все уже позабыли.

— Что? — Развернулся к нему Пугашкин.

— По нужде. — Филя побрел наверх.

— Таким образом, — голос Пугашкина окреп, эхом отдаваясь в стенах усыпальницы, — означенный пострадавший Фаизов бросился в панике задымленного помещения к лазу, застрял в нем и от удушья…

Тут даже Евдокия Васильевна закашлялась.

— Вернее, — стремительно изменил версию следователь, — принятый за дикого вепря, на основании их же собственных показаний, егерями села Пустыри… Семен Ребров коммунист?

— Он самый, — кивнул Гаврила Степанович.

— Егерями-коммунистами указанного села, — внес еще одну существенную коррекцию районный детектив, — и был сражен винтовочным залпом с расстояния примерно в двадцать шагов… которые превысили… Нет! Применили оружие согласно инструкции. Следствие пришло к выводу, что за отсутствием события преступления… Нет, не события, а наличия кого там?

— Подозреваемых, — отозвался ушлый Виктор.

— …наличия подозреваемых в предумышленном либо же ином каком убийстве, подлежащем рассмотрению в судебном порядке, дело считать закрытым.

— Молодец, Геннадий! — Искренне восхищенный фотограф поднес шефу сто граммов. — Быстро и без балды! Ты, Генка, дедукт от Бога! Это я тебе говорю! Я многих фотографировал!

— А где тесак? — тихо спросил Гаврила Степанович.

— О чем это он? — Следователь, поперхнувшись, уставился на своих подчиненных.

— Орудие убийства Никеши где? — Обрубков в упор смотрел на следователя.

— В смысле, которым серийного насильника?… — Пугашкин запнулся.

— Пойдем, Сережа. — Егерь подтолкнул меня к выходу. — Настя дома волнуется.

— Оказываешь давление?! — сорвался Пугашкин, когда мы уже были в дверном проеме.

— Спокойно, Гена! — донесся сзади голос фотографа. — Зачехлим жмуриков — и в баню! День-то какой!

День и впрямь выдался на славу. Светлый и солнечный день после вчерашнего бурана. Только в мозгах моих было темно и гадко, словно в отхожем месте. „Ну, Паскевич! — Я молча вышагивал подле Обрубкова и сатанел от ненависти. — Ну, достану я тебя! Расскажешь ты мне про барона Унгерна! Узнаешь ты у меня, гнида, где рак легких зимует!“ Впрочем, все это были пустые угрозы, порожденные лишь собственным бессилием.

— Не говори ей, полковник, — прохрипел я чужим каким-то голосом.

Гаврила Степанович посмотрел на меня с сожалением. Глупость моей просьбы была слишком очевидна. Уже через полчаса все Пустыри судачили о двойном убийстве на деревенском погосте.