Месть палача - Виктор Вальд

Когда свергли, по милости Господа, другого временщика евнуха Константина, то перед изумленным василевсем Михаилом V Калафатом заговорщики выложили полмиллиона золотых монет, что были обнаружены в тайниках всесильного советчика. А если вспомнить, что в присутствии временщика Феодора Кастамонита придворные не осмеливались садиться, будто в присутствии самого василевса Исаака II Ангела, то и вовсе задаешься мыслью, а не посланники ли самого сатаны эти временщики? Посланы они противником Божьим, чтобы опозорить и унизить власть василевсов. А так как властители помазанники Господа, то, следовательно, призваны воздать хулу[82]на Всевышнего.

К тому же Каллист несколько раз сталкивался с этим Никифором еще до воздания ему почестей Иоанном Кантакузином. И каждый раз патриарх находил в душе этого человечка сатанинские огоньки. От того и не жаловал и отказывал от руки и от просьб. А теперь жизнь опального патриарха в маленькой руке этого Никифора. И… в огромных руках Мелесия.

– Не гоже… – едва смог выдавить патриарх Каллист, все еще не находя в себе сил, чтобы оторвать взгляд от посиневшего лица мертвеца.

– Знаю, светлейший, – звонко и не учтиво перебил пресветлого старца Мелесий. – Поспешил… Но такой гнев в душе моей… Наверное, ты сам желал его спросить. Но поверь, я достаточно с этим посланником побеседовал, чтобы все прояснить. Такой же посланник Никифора был в этом доме три недели назад. Он подолгу и в тайне беседовал с моим отцом. Так говорят слуги. А еще говорят, что отец умирал в тяжких мучениях. Крепкий телом и умом отец, после отъезда посланника Никифора стал как малое и слабое дитя. Он испражнялся кровью и корчился от болей в животе. И за что? За то, что смел перечить Никифору в присутствии василевса и не пожелал подчиниться воле этого безродного проходимца… А теперь… Теперь он еще смеет предлагать мне золото за того, кто желает низвергнуть в ад этого демона. Ведь мы желаем одного?

«Одного… – патриарх едва не усмехнулся. – Этот Никифор вскоре и сам сломит себе шею, падая с высоты. Цель для моих стрел выше. Но сейчас лучше показать лисью часть подкладки моего плаща».

– Его вина в моих страданиях и скитаниях. Пройдет малое время и с Божьей помощью мы низвергнем в гиену огненную и Никифора и ему подобных.

– Я помогу тебе светлейший в этом. А сейчас… Мои люди уже готовы к бою. Еще я послал за подмогой к сербам. К полудню ни единый враг не сможет преградить твой угодный Господу путь.

– Сообщи всем – я благословлю воинство на ратный труд.

* * *

Весть о том, что патриарх Каллист выйдет на великое благословление воинства мигом облетело всех собравшихся за стенами икоса. Герои многих битв, воины Мелесия тут же выстроились в стройные ряды, как когда-то в дни великих битв за веру христову и земли империи. Здесь же, на своих местах в строю, бесстрашные ветераны тагмы воткнули в землю острые, железные окончания копий, а на перекладины у острия самого грозного из оружий прикрепили по две восковые свечи. Справа от воинов разместились домочадцы, слуги и те из зависимых поселян Мелесия, что укрылись в надежном доме хозяина при появлении разбойников. Многие из этого крыла, ставшего на молитву, были вооружены. Те, кто находился на другую сторону от стройных воинских рядов, в основном держали в руках увесистые палицы и епископские посохи.

Едва на колоннадную галерею из дверей дома ступила нога православного предстоятеля по головам взволнованного народа пошли волны. Тут же на перекладинах копий вспыхнули свечи, отразившиеся на полированных шлемах и доспехах многочисленными звездочками. Столь многочисленными, как и те, на небесах, что набирали свет, прогоняя сумерки.

Едва удержавшись от широкого шага на краю ступени, патриарх Каллист не спешно перекрестил собравшихся, и громок выкрикнул:

– Не в добрый час собрал нас Господь на эту вечернюю молитву. Укрытые телами в доспехи, вы открыты душою пред нашим Создателем, и со словами веры и благодарности к нему, предстаем пред ним на коленях.

Мягко опустились на колени правое и левое крыло собравшихся. Дружно лязгнув оружием, на железо стал воинский центр. В нескольких шагах, позади их спин, опустились на одно колено чужеземцы христиане. За ними, едва не распростершись на земле, поклонились единому богу несколько мусульман.

Пред молитвой воинской замерло все живое. Даже ветер лег на выжженную траву, чтобы трепетом листьев и скрипом вековых стволов не нарушить торжественное молчание. Даже бессмысленные и бездушные цикады прекратили свое бесконечное пение. Даже сторожевые псы отвернулись от полной, ослепительно прекрасной луны, уткнувшись носами в сложенные передние лапы.

– Заступник мой и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на него, – громогласно с долгим припевом привычно забасил патриарх Каллист. – Только он избавит от сети ловчей, от слова мятежного, под крылом его укрывшись, оружие отведет от тебя истина Его. Не убоишься от страха ночного, от стрелы, летящей во дни, от вещи во тьме приходящей, от страха и беса полуденного…

Чуть замер голос предстоятеля православного. Почудилось ему от леса шум печальный, да как будто вспыхнул пожаром длинный язык. Вспыхнул, погас, да опять вспыхнул. От того, еще трубнее зазвучал голос опального патриарха:

– …Не придет к тебе зло, и рана не коснется телес твоих, яко Ангелам Своим заступит Всевышний и сохранит во всех путях твоих ратных. На руках возьмут тебя, да не приткнешь о камень ногу твою, на аспида и василиска наступивши и попирая льва и змею…

А шум все нарастал. Теперь уже отчетливее были слышны приближающиеся звуки. То лязгало оружие, кричали сражавшиеся, молили о пощаде поверженные и страшно вопили раненые. Теперь уже никто из слушавших воинскую молебен не мог удержать в теле волнение. Только громкий и торжественный голос первосвященника приковывал колени к каменным плитам двора.

– …На тебя уповаю, на силу твою, что даст мне, прикроет и укроет. Воззовет ко мне, и услышу его: с ним буду в скорби моей и во славе его, долготою дней волю Его и явлю Ему спасение Его… Скажу Господу: заступи меня и убежище мое, и восславится имя его, и ныне, и присно[83], и во веке веков. Аминь!

Молящиеся троекратно наложили на себя крестное знамение, и с видимым трудом, поднялись с колен. Не смея нарушить священнодействия, но явно заинтересованные, а многие и напуганные, они не тронулись со своих мест. Не теперь их головы не могли быть строго повернуты к первому из священников. Да и сам патриарх уже смотрел на то, как к уху, одетого в воинские доспехи Мелесия, припал один из его лазутчиков. Сам хозяин икоса, увидев направленный на него взгляд светлейшего гостя, коротко кивнул, приглашая в дом.

Оставшись с патриархом, и с немногими верными в огромном, богато убранном зале, Мелисий тут же в волнении заговорил:

– Даже не знаю, как определить те два известия, что принесли мои люди. Как оба весьма печальных, или… Может быть все же… что-то в этом и в облегчении вашего положения, пресветлейший… А может…