Наработка на отказ - Александр Громов

– И все равно я улечу, – упрямо сказал он. – Не этим зв…звездолетом, так следующим. Ч-через полгода улечу. Ч-через год. Во они меня здесь удержат! Пешком дойду! – Он запнулся и завращал глазами. Было видно, что последняя мысль его ошеломила и поразила новизной. – Уйду, – повторил он с воодушевлением. – От вас от всех. К-как там у Баруха? Э-э… Да! «Мы уйдем по утренним звездам, и наши шаги…» Э-э… наши шаги… Шаги наши… м-м-м… ик! Не помню. Дальше-то как?

– «И наши шаги смешают во лжи добро со злом, и там, где мы ступим, не выпадет дождь и не опустится снег, и звезды будут гаснуть под нашей пятой и разгораться вновь там, где мы прошли, сжигая за нами боль наших слов и смрад наших тел, и не мигнут нам на прощанье», – закончил Шабан и, бросив взгляд на Лизу, заметил, что глаза ее затуманились. Она не просто слушала, она, кажется, услышала! Шабан почувствовал сладкую жуть, как всегда, когда открывал в Лизе новое. Она проснулась, подумал он. Она уже не заснет и уже никогда не станет просто моделью. Может быть, она когда-нибудь станет человеком. Может быть.

– В-вот я и говорю, что он был сумасшедший, – тянул Менигон, шлепая губами. – Я-то его уж не застал и знать не знал, а старик Гийом и справку видел. П-помнишь ст-тарика? Ну, тот, что тебя тогда в баре спас, когда тебе чуть ухо не откусили. Гхы! Шизофреником был твой Барух, ты сам это знаешь не хуже меня, да только кто-то придумал, будто говорить об этом н-не принято. К-кем не принято, я спр-рашиваю! Т-тобой? Девкой твоей паршивой не принято? – Менигон вдруг рассвирепел. Он уже не говорил, а рычал, брызгаясь. – Вот этой твоей игрушкой для постели не принято? Стервой твоей сексуальной? Ты, тебе говорю! Пшла!

– Пусть он уйдет, – робко вставила Лиза. – Я не хочу. Он страшный.

– Пошел вон, – с ненавистью сказал Шабан. – Дверь сам найдешь?

– А вот это ты видел? – кричал Менигон. – Д-дверь ему! Зря стараешься. Я от тебя никуда не уйд…йду, я твой наставник, если знать хочешь, меня Поздняков, свищ этот геморройный, еще когда накачивал: присмотри, мол, за этим… как его? За тобой, то есть, чтобы, мол, сглупа не гробанулся, во! И т-ты, молокосос, см-меешь меня гнать? Меня, куст ты ползучий! Наста-аа-авника, дрянь, своего! Коему ж-жизнью…ик!.. и в-вовек не расплатишься! Гад! Я т-твой наставник, понял? – и я тебе сейчас н-наставлю…

– Но-но, – пробормотал Шабан, отступая. – Утихни.

Но Менигон уже размахнулся. Потеряв при замахе равновесие, он попятился, силясь не упасть. Занесенный костлявый кулак тянул его назад, как магнит, на длинном желтом лице обозначились удивление и озабоченность. Шабан поймал его под мышки и потащил вон из комнаты. Менигон цеплялся за дверь. Потом он обмяк, перестал сопротивляться и позволил оттащить себя и поставить нетвердым столбом посередине коридора. «В случае чего дверь успеет захлопнуться, а там пусть себе ломится, – брезгливо подумал Шабан. – Охрану вызову».

– В-выгнал, – с горьким удовлетворением сказал Менигон. – И ты выгнал. Не пожалел. Отца родного, можно сказать, дайн либер фатер… Фатер фатеру – люпус. Волчий закон, понял? Это прерия. Дура лекс сед селяви… Стыдно теперь, а? А ты вот что… – Менигон качнулся вперед и неожиданно вцепился в комбинезон Шабана с такой силой, что на груди затрещало, – ты проводил бы меня, а? Я в-ведь один не дойду, я теперь на другом яру…русе, опять уступил м-молодежи… Проводишь? Ну, не надо, в-вижу, что не хочешь… А ты через не хочу, а? Ты т-только попробуй, и не стыдно тебе будет, а хорош-шшо, так ведь? А?

От него резко несло алкогольным суррогатом. Порошком ползучего гриба тоже попахивало. Влажный мясистый нос свисал к подбородку, как сталактит. Шабан попытался отстраниться.

– Н-нет уж, – мычал Менигон. Разжать его хватку было невозможно. – Н-нет, ты уж меня доведи-и… ик! Т-ты знаешь, когда ид-дут двое пьяных, они сшш…шатаются по а-амплитуде в к-корень квадратный из двух б-больш…сшей, чем когда идет один. В-выпив-вший. Вот. А к-когда из двух ид-дущих только од-дин пьян…в-выпивш…ий… да! – то амплит-туда в к-корень из двух меньше, и ты вот это, я думаю, п-понимать должен, потому что г-голов-ва у тебя светлая, хоть и с п-плешью…

Длинный коридор был почти пуст, только в дальнем конце маячил кто-то, и Шабан порадовался тому, что их не видят. Потом он понял, что они уже идут в обнимку, и покорился, чувствуя, что давно ему не было так тошно. Хотелось взвыть. Проклятое место эта Прокна, медленная убийца тех, кого не смогла убить быстро. Она их жрет. Вот Менигон, который был человеком. Даже редким человеком. Где он? Вот эта развалина, пускающая слюни, вот эти руины? Наверно, и Поздняков когда-то в молодости был неплохим парнем, а жизнь этого неплохого – об колено, об колено! С хрустом. Чтобы знал, что для того, чтобы ползти вперед, нужно быть скользким. И он старается, ползет по спинам других, устилающих ему дорогу, – он и рад бы не по спинам, да не выходит, не по спинам здесь мало кто умеет, а тот, кто умеет, тот чаще всего не хочет, потому что противно и без того, и не видно цели. Тот же Ли Оммес. Еще Тосихидэ, Гупта, Адам Панчев, прозванный, разумеется, Евой, да мало ли кто еще… А может быть, дело в том, что мы не сапиенсы? Есть же какие-то отличия, и не только в химии организма, а и в психологии тоже, об этом написаны труды, надо попробовать почитать, если будет время. Только времени скорее всего не будет. На нужное дело никогда не бывает времени, вечно чем-то занят: разведкой, снаряжением, обработкой результатов, начальством. Иногда даже своими мыслями, хотя проку от синдрома никакого. Мысль – продукт разума, почему-то пришло на ум. Но тоннель сквозь хребет – тоже продукт разума. И разум продуктом разума убьет чужой разум, не задумавшись и, вернее всего, даже не заметив. И может быть, уже убил…

Менигон совсем обвис, еле двигал ногами и цеплялся за шею. Шабан, морщась от гадливости, поддерживал его под мышки. Недалеко впереди с тихим жужжанием уехала в стену дверь чьей-то комнаты, оттуда вышел некто румяный и розовощекий, со служебным значком пятой степени, по виду – мелкий чинуша из конторы, и, увидев разведчиков, панически заметался и юркнул обратно. Дверь за ним схлопнулась, как выстрелила. В прежние времена Шабан не удержался бы, чтобы не хряпнуть с разбега ногой по этой двери, а затем прислушаться и с удовлетворением услышать, как клерк с грохотом баррикадирует вход и как он срывающимся голосом кричит в интерком, пытаясь вызвать охрану. А потом смыться. И получить на весь день заряд бодрости и хорошего настроения. Правда, эта забава всегда была связана с некоторым риском. Если охрана со скуки и в самом деле не станет развлекаться, давая настырному клерку плоские советы, а прибудет на сигнал незамедлительно, будет худо. Люди здесь злы. Может быть, потому, что у них нет домашних животных, подумал Шабан. Кошечек бы неплохо натурализовать, морских свинок. Мне бы тоже иметь какую-нибудь свинку, пусть Лиза чешет ей за ухом. А что, это идея. Заведу себе Менигона на поводке, буду его выгуливать вдоль коридора… Или лучше заведу себе белого клеща.

Позади зажужжала еще одна дверь, кто-то грузным шагом вышел в коридор и остановился. Из-под руки Менигона Шабан оглянулся и обмер. Это был сам Юстин Мант-Лахвиц, бессменный шеф отдела Особой Охраны и приданных подразделений, он же Живоглот, маленький, квадратный, с газончиком блеклых волос на крупной шишковатой голове. Он смотрел вслед и улыбался.