Лунный плантатор - Руслан Ходяков

Самое ужасное, что ученые доказали существование гена непризнанности и все это, дескать, ошибка в хромосомном наборе.

Так, что непризнанным гениям на признание рассчитывать не приходится. А приходится ждать пока вперед шагнет генная инженерия, чтобы ошибку эту в генах исправить.

Проблема только в том, что, как говорят злые языки, генную инженерию придумали сами непризнанные гении.

Вот и бродят по свету непризнанные поэты, писатели, музыканты и художники. Носятся из угла в угол со своими непризнанными поэмами из одного слова, романами написанными без употребления буквы «г» в тексте, операми из восьми нот, и жанровыми полотнами нарисованными чайной заваркой. То есть достают всех всячески и по всякому своей нетленкой.

Вадим Кулебякин тоже себя гением не признавал. Отсюда можно сделать вывод, что он был гением непризнанным.

Художественное училище он не закончил, потому, что ему быстро надоело рисовать керамические вазы, статуи в Летнем саду и фронтоны Михайловского замка.

Художником Вадим себя не считал, а носил гордое звание Рисовальщика, которое сам для себя и придумал.

И было у рисовальщика Вадима Кулебякина две страсти: Дождь и Одуванчики. Не считая, конечно, молоденьких натурщиц. Поэтому больше всего на свете он любил осень и лето.

Дождь № 7.

Ранним осенним утром Вадим Кулебякин проснулся в своей коморке на Васильевском и сердце его замерло от того, что по жестяному подоконнику окна крохотными стеклянными коготочками барабанил унылый петербургский дождичек.

Натянув стеганое, ватное, чуть пахнущее потом и сигаретным дымам одеяло на подбородок он полежал еще минут пятнадцать, млея от удовольствия, слушая как размеренно и чарующе шуршит дождь за окном, прижимаясь к гладкому теплому боку томноокой девушки Ангелины, забежавшей вчера на огонек и, как бы, опоздавшей на сведенные мосты.

Затем он откинул одеяло, сел на постели, свесив на пол ноги и сунув их в стоптанные шлепанцы, массируя шею и сонно причмокивая. Потом встал, подошел к окну и, с хрустом в спине потягиваясь, жмурясь, с явным наслаждением посмотрел сквозь запотевшее мутное стекло на залитые водой, серые крыши Васькиного острова.

Повернувшись к тахте он неожиданно заметил как живописно, чуть прикрытая одеялом, дремлет его вчерашняя муза и, одним только указательным пальцем, буквально несколькими отточенными линиями, на влажном стекле окна изобразил этот замечательный, выдержавший испытания веками сюжет. Стекло загадочно поскрипывало под подушечкой пальца.

В нескольких легки штрихах на окне проступало видение спящей, ослепительно прекрасной, обнаженной девушки. Не давая этому видению обрести четкие контуры, Дима подышал на стекло и картинка исчезала за белесыми шторками влаги.

Далее он подошел к девушке, нежно, но твердо поцеловал ее в плечико и прошептал на ушко слова про то, что «надо просыпаться и все такое». Пока барышня одевалась Вадик прошел на кухню, витиевато поздоровался там с пожилой соседкой по коммуналке, поставил на плиту чайник и заперся в уборной.

Напоив свою гостью чаем с пряниками, чмокнув на прощание в щечку, он выпроводил ее из квартиры, дав денежку на такси. А сам отправился к себе в комнату, чувствуя как трепетно стучит его сердце в ожидании чуда, которое сегодня наступит обязательно.

К чуду надо было подготовится.

Из-за старого обшарпанного шкафа на свет появлялся мольберт, но не простой а особенный. На само деле это был даже не мольберт, а кусок отполированного до блеска органического стекла, похожий на хрустальную пластину. К пластине прилагалась блестящая металлическая тренога-подставка переделанная из пюпитра. Тут же в шкафу нашелся спрятанный с прошлой осени мешочек с особыми кистями, которые никогда не касались красок. В этом же мешочке лежала мягчайшая замшевая тряпочка которой Вадик натер стеклянный мольберт до идеального блеска и гладкости, пока в стекле без тени искажения не стала отражаться его довольная физиономия.

Бережно зачехлив мольберт и сложив кисти в сумку, Вадик оделся, набросил на себя дождевик и вышел на улицу, вежливо сказав соседке до свидания.

Радуясь непрекращающемуся дождю он дошел до станции метро «Василеосторовская» и, блаженно улыбаясь спустился вниз по эскалатору, что бы через четверть часа оказаться на Невском проспекте у Катькиного садика.

Там он нашел свое место у чугунной ограды, снял чехол со стеклянное пластины, укрепил ее на пюпитре и, держа кисти наготове, стал смотреть как дождевые капли бегут по гладкому стеклу.

Прохожие шли мимо и не понимали, что делает этот странный человек в дождевике у залитого водой куска прозрачно пластмассы. А Вадик просто ждал, всматриваясь в водяные узоры на стекле, пытаясь поймать неуловимое дыхание дождя, слиться с его ритмом.

Вадик ждал чуда. И чудо происходило.

Капли дождя текли по стеклу, складываясь в дорожки, линии и штрихи, создавая неповторимые, изменяющиеся с каждой секундой узоры. Скольжении воды было беспорядочным и на первый взгляд бессмысленным, но в какую-то секунду все менялось и Вадик стал замечать в этом сумбурном движении некую предсказуемость.

Он выхватывал из руки подходящую кисть и едва уловимыми мазками подправлял форму только что скатившейся на мольберт дождевой капли. Тут же, но уже с помощью другой кисточки он с неописуемой легкостью создавал на стекле пространство по которому капля должна была проделать свой путь. И таких капель становилось все больше.

Кисти мелькали в руках Вадика как молнии. Капли начинали течь по стеклу в нужном ему направлении влево, вправо, вниз и даже, вопреки закону всемирного тяготения, вверх! С помощью широких кистей чуткие руки рисовальщика создавали задний план и перспективу. Пространство на прозрачном мольберте приобретало объем дышащих дождем небес и глубину водяного омута.

Внутри заполненного водой стекла оживал призрачный город. Призрачные, прозрачные трамваи текли по призрачным улицам, питаясь призрачным электричеством в прозрачных проводах. Призрачные люди раскрывали призрачные слюдяные зонты и прыгали по прозрачным лужам. Встретившись на призрачном перекрестке призрачно-прекрасные парень и девушка тянули к друг другу прозрачные руки и целовали друг друга прозрачными губами. Прозрачные птицы летели в призрачных небесах. Призрачные небеса накрывали прозрачный город призрачными невесомыми облаками…

Изображение на мольберте менялось постоянно, как картинка на экране телевизора, но вернее было бы сказать, что он двигалось, жило своей жизнью внутри стекла.

Иногда призрачный город исчезал мольберта и на стекле появлялся портрет некоего прохожего или прохожей, словно этот некто заслонял собой нарисованный дождем мир.

То это была странная, задумчивая девушка у который вместо волос вились дождевые струйки, то надменный курильщик трубки, выдыхающий водяной дым и пускающий его струящимися кольцами, то это был заплаканный дождем ребенок, жующий прозрачное яблоко.