Алый лев - Элизабет Чедвик

Довольный своим выбором, Вильгельм вкратце описал людям то, чего им стоит ожидать от него и чего он ожидает от них, и оставил их на попечение Ральфа.

— Мы сделаем новый набор в Нормандии, — сказал он, подставляя голову под косой дождь и направляясь к главному залу. — Я не сомневаюсь, что четверть из них изменит свои намерения, когда завидит море.

Жан ухмыльнулся:

— А вы, милорд?

Вильгельм мрачно рассмеялся этой шутке, его страх перед новым морским путешествием через Узкое морс уменьшился после того, как он едва не утонул в Ирландском. Если ему и суждено погибнуть на корабле, это не имело значения. После того как он встретился лицом к лицу со своими демонами и выжил, он стал увереннее в себе, хотя вряд ли морская болезнь будет меньше одолевать его.

В зале Изабель не было. Он возвел лестницы к верхним покоям, первые из которых, примыкавшие к общим спальням, превратились во владения Аойфы, хотя раньше принадлежали ему и Изабель. Там часто сидели за шитьем женщины, и он знал, что сегодня они не станут далеко отходить от очага.

Изабель сидела у постели матери и вышивала на пяльцах. Аойфа была полностью одета, но лежала на кровати поверх покрывала; целая армия разноцветных подушек и валиков громоздилась за ее спиной. Ее ноги были укрыты ирландским пледом. Бледное лицо было цвета воска, под глазами залегли серые тени, а губы посинели.

— Ветер дует с запада? — спросила она. Ее грудь тяжело вздымалась — очевидно, и речь, и дыхание давались ей с трудом.

— Совершенно верно, мадам, — Вильгельм протянул свой плащ одной из служанок жены и подошел к постели. — Вам сегодня нездоровится?

Он быстро взглянул на Изабель, которая тихонько покачала головой. Он знал, что сегодня утром Аойфа утверждала, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы присутствовать на утренней службе, но у нее никогда нельзя было точно понять, говорит она правду или делает вид.

— Приятно знать, что это ирландский ветер. Когда я проснулась на рассвете, мне казалось, я чувствую запах лугов дома.

— Это запах валлийских холмов, — сказал Вильгельм.

— Ха, я знала, что ты станешь спорить даже с больной женщиной, — сказала Аойфа, махнув на него рукой и горько улыбнувшись; она старалась показать, что с ней почти все в порядке. — Я знают, как пахнет в Килкенни, и не поверю никому, кто станет со мной спорить.

— В таком случае, — сказал Вильгельм, — прошу прощения. Я ошибся.

Ее взгляд сделался тяжелее, хотя искорки любопытства в нем остались.

— Ты хороший придворный, язык у тебя подвешен почти так же хорошо, как у ирландских бардов, но меня этим не купишь.

Воздух свистел и хрипел в ее легких, как будто они были парой изношенных мехов.

Вильгельм поднял брови:

— Что ж, я надеюсь, что мое сходство с ирландскими бардами не порождает презрения ко мне.

Она прищурилась, гладя на него.

— Моей дочери лучше знать, что это порождает, — сказала она, бросив взгляд на большой живот Изабель, и чуть помолчала, чтобы выровнять дыхание. — Ты скоро отплываешь в Нормандию, милорд.

— И что, миледи?

— Я хочу, чтобы ты поклялся, что не забудешь Ленстер, даже когда твое сердце будет привязано к другим землям. Ленстер — это наследство моей дочери, и я не позволю тебе швырнуть его собакам, — она снова замолчала, чтобы перевести дух, и Изабель озабоченно положила ладонь на ее руку.

— Я не забуду, — ответил Вильгельм. — Клянусь честью рыцаря, что никаким волкам не дам вырвать его у меня из рук или из рук вашей дочери.

Аойфа коротко кивнула.

— Сдержи свое слово, и будь ты проклят, если нарушишь его, — помолчав, она указала на ставни. — Откройте их. Я хочу послушать дождь.

Изабель снился сон о том, как они пересекали море на пути в Ирландию. Им нужно было отвезти домой Аойфу, но в корабле появилась пробоина, и, несмотря на то что все вычерпывали воду, как сумасшедшие, ковшами, горшками, кувшинами, а рыцари даже своими шлемами, вода продолжала подниматься. Вильгельма нигде не было, но, взглянув вниз, Изабель увидела, что в одной руке она держит его окровавленный меч, а в другой череп, которым вычерпывает воду. Ее мать, сидевшая над ними всеми на троне, кричала, как ведьма-банши, что приближаются волки, которые разорвут их всех.

Она проснулась с громким криком, вся в холодном поту, сердце бешено колотилось. Образы из сна были столь явными, будто все происходило сейчас с ней в этой комнате. Она отошла прилечь, подремать, совсем ненадолго, оставив мать под присмотром женщин, но, судя по тому, как изменилось освещение комнаты, прошло несколько часов.

Боль пронзила ее поясницу и низ живота. Взглянув вниз, она с ужасом обнаружила, что ее платье и покрывало промокли и воды продолжают отходить. Живот от схваток сделался тугим, как барабан. На ее крик из другой комнаты прибежала Сибилла, жена Жана Дэрли, и, бросив беглый взгляд на Изабель, позвала на помощь и послала за повитухами.

— Слишком рано! — выдохнула Изабель Сибилле, когда та вернулась, и крепко сжала ее руку. — Господи Боже и святая Маргарита, еще слишком рано!

Схватки следовали одна за другой, быстрые и яростные, как штормовые волны. Повивальные бабки проворно помогали, а дождь снаружи так и не прекращался, словно снова наступил потоп. Тело Изабель превратилось в инструмент для извлечения боли, оно было растянутым и вздыбленным, мелодия становилась все выше и выше, пока ей не начало казаться, что она умирает от боли. Плача, вцепившись руками в женщин, она стонала и тужилась, тужилась, скрежеща зубами, со связками, готовыми разорваться от напряжения у нее в горле, пока повитухи не велели ей перестать тужиться, потому что показалась головка. Ее бедра расслабились, промежность залило липкой влагой, и повивальная бабка поднесла к ее лицу сморщенное, окровавленное существо, которое издавало слабые, попискивающие звуки, но было, хвала Господу, живо.

— Девочка, — сообщила повитуха, освобождая рот и нос девочки от слизи, оборачивая ее теплым полотенцем, и, не перерезав пуповины, отдавая ее в руки матери. — Маленькая, но выживет.

Изабель взглянула в вытянутое, похожее на кошачью мордочку, личико своей малышки. По ее подсчетам, ее новорожденная дочка появилась на свет недели на три раньше положенного срока, она, скорее всего, была зачата прошлой осенью, после возвращения Вильгельма из Англии, перед тем как они отплыли в Ленстер.

Она ласково нашептывала что-то малышке, а та в ответ раскрыла глаза и нахмурила свое уже испещренное морщинами личико, отчего Изабель улыбнулась, а потом тоже нахмурилась. Ее сон и преждевременные роды явно были знаком свыше, и, хотя она не могла понять, каким именно, это точно было предостережением.

В ту ночь дождь прекратился, а Аойфа умерла. Отец Вальтер выслушал ее исповедь после всенощной, когда стало ясно, что, если чуда не случится, она не доживет до утра. Аойфа дожила до момента, когда смогла взять на руки свою новорожденную внучку Сайбайру, и Изабель, слабая после родов, подошла к постели матери, чтобы подержать ее за руку и помолиться вместе с ней в ее последние минуты. Собравшись с силами, Аойфа прошептала: