Время бесов - Сергей Шхиян

— Знаешь, товарищ Алексей, ты говоришь столько новых для меня слов, что я иногда думаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь!

Я не стал выяснять, что она имеет в виду, перевел разговор на частность:

— Что ты не поняла из того, что я сказал?

— Я все поняла, но почему ты сказал, что не хочешь светиться? Я никогда не слышала такого выражения.

— Я не всегда жил в глухой деревне, а в нашем городе все так говорят.

В каком городе я жил, Ордынцева, слава богу, не спросила. Спросила другое:

— Как ты собираешься получить новые документы?

— Коррумпируя партийных лидеров, — ответил я. — Это тоже тебе не понятно?

— Понятно, я кончила гимназию.

— Вот и прекрасно, сейчас я отремонтирую сапоги и произведу товарообмен.

Сапоги погибшего командира продотряда после того, как я их слегка распотрошил, валялись у нас под топчаном. Я не стал выделываться, прибил ручкой нагана старыми гвоздями оторванные каблуки и отправился к местной красавице, кладовщице Ольге.

Кладовая коммуны находилась не в церкви, а в бывшем доме священника. Здесь, как и везде, был полный разор, грязь и запустение. Мебели от старых хозяев не осталось, ее или сожгли в печах или разворовали. Жила Ольга скромно, по-пролетарски. Из подручного материала местные умельцы сколотили стеллажи и лавки, и на этом меблировку завершили. Никаких барских затей и излишеств в комнате, в которой обитала кладовщица, не было, пара лавок, помойное ведро и гвозди в стене вешать одежду. Сама красавица покоилась на широкой лежанке, укрытая какой-то ветошью. Когда я вошел, Ольга лениво повернула голову и слегка подвинулась к стене, освобождая возле себя место. Видимо, решила, что я одумался и пришел за обещанной порцией любви.

Я поздоровался и от порога вступил в деловые переговоры.

— Меняю сапоги на два литра самогона!

Ольга рассеяно посмотрела на меня, на сапоги, и, отбросив прикрывающую формы ветошь, спустила с лежанки толстые ноги в валенках с обрезанными голенищами.

— Хочешь, я тебе за них лучше дам, — предложила она без особого интереса к вопросу.

— Два литра, — твердо сказал я. — Не хочешь, как хочешь, понесу в село.

Женщина помолчала, потом протянула руку за сапогами. Я, тоже молча, их отдал. Она внимательно осмотрела кожу, поколупала ее ногтем, отметила для себя распоротую подкладку и аккуратно поставила опорки рядом с собой на лежанку. После чего сказала:

— Два.

— Согласен. Можно в одной бутылке.

— Чего в бутылке? — не поняла кладовщица.

— Как чего? Самогон, два литра.

— Какой самогон? Дам два раза.

Обижать пренебрежением женщину было недостойно настоящего мужчины, но выбора у меня не было, тем более что отношения у нас складывались не романтичные, а сугубо деловые, и я, теряя к себе уважение, отказался:

— Мне нужен самогон.

— Три, — начала торговаться красавица.

На этот раз сомнений, что она имеет в виду, у меня не было, и я только покачал головой.

— Четыре! — твердо сказала Ольга, — это моя последняя цена.

— Нет, — так же твердо сказал я и протянул руку за сапогами

— Пять, и два раза делай, что хочешь! — чуть живее предложила она, придерживая сапоги рукой.

— Полтора литра, меньше никак нельзя, — оставив наизаманчивейшее предложение без обсуждения, пошел я на уступки. — Только не разведенного, слабый не возьму!

— Чего-то я тебя не пойму, товарищ, — удивленно сказала кладовщица, — чего тебе еще нужно?

— Мне нужен самогон.

Ольга посмотрела на меня уничижающим взглядом, так, как смотрят на мужей жены, когда прозревают на их счет после нескольких лет счастливого супружества, но еще пытаются найти в супругах хоть что-то человеческое, и обреченно произнесла:

— Ладно, пять раз и три раза по-хранцузски.

— Полтора литра! — упрямо сказал я и потянул к себе сапоги.

Ольга их не отпустила, напротив, прижала к мягкому боку.

— Сапоги-то доброго слова не стоят!

— А кожа какая! Дореволюционной работы! Им новые подошвы прибить, подлатать, подшить, почистить ваксой, лучше новых будут!

— Подошвы то дырявые, а где новые взять? — возразила она, — Все нитки сгнили. Ладно, пусть, шесть…

— Мне это без надобности, — окончательно прекратил я такое направление торга, — как я есть раненый на фронтах империалистической войны.

— Куда ранетый?

— Туда и раненый

— Ишь ты! Покажи!

— Нечего показывать, все бомбой оторвало.

— Надо же! Чего в жизни не бывает! А я-то думаю, чего это ты такой бестолковый1 А оно, вон как, ранетый! Ишь ты, бедолага! Как же ты теперича? Самогон говоришь? Дам я тебе самогона, целую четверть дам. Сапоги-то и, правда, знатные, недаром Телега их хотел зажилить.

Такой резкий переход от циничной алчности к сердобольности меня обезоружил, а Ольга, скорбно глядя на меня, продолжала сочувствовать:

— Как же в таком разе, без запою, оченно понятное дело. Каково мужику без этого дела? Вот что война проклятая наделала!

— Спасибо, Оля, — с искренней благодарностью сказал я, — четверти мне не нужно. Я не для себя самогон беру, мне с вашим секретарем партячейки по душам поговорить нужно. Думаю, литра полтора должно хватить.

— Это с Митькой-то Красновым? Да зачем ему столько? Ты пойди, его покличь. Я что скажу, он то и сделает. Он за хранцузскую любовь свою любимую партию продаст, как нечего делать,

Мысль использовать местную красавицу как посредника пришла мне в голову еще в середине торга. Я жалостливо улыбнулся кладовщице и отправился искать секретаря. Товарищ Краснов в одиночестве сидел в штабе коммуны и ловил в овчине своего полушубка насекомых. Когда я вошел, он только глянул остро и погнался за очередной блохой.

— Видишь, товарищ, что проклятая насекомая с победившим пролетариатом делает?! Житья падлюга не дает, до сердца изгрызла.

— Еще раз здравствуй, товарищ Меринг, — сказал я, — тебя кладовщица товарищ Ольга зовет.

— Олюшка, — разом забыв о зловредных насекомых, маслянисто заблестел глазками секретарь. — Какая баба! Вот уж и не знаешь, откуда что берется! Зовет, говоришь? Иду, товарищ! Баба — она тоже человек и свое уважение должна иметь!

Краснов тотчас накинул на костлявые плечи полушубок, и мы рука об руку пошли в кладовую. Ольга снова лежала в прежней позе Венеры. Все здесь было как несколько минут назад, только сапоги уже успели бесследно исчезнуть.

— Звала, Олюшка? — умильно спросил партиец, даже забыв добавить ритуальное слово «товарищ».