Художник Оскар Рабин. Запечатленная судьба - Алек Эпштейн

Вечером 22 июня 1978 года О.Я. Рабину позвонили из консульского отдела посольства СССР, потребовав явиться туда на следующее утро. «Во второй половине дня мне надо было присутствовать на открытии выставки “Сакральное искусство, духовное самовыражение” [Art sacré, Expression spirituelle] в Люксембургском дворце, где были выставлены две мои работы. Была пятница, солнце светило ярко и радостно. Но идя по улице Пони, где находилось консульство, мне едва ли хотелось радоваться. Подобный вызов не мог обещать ничего хорошего, – осознавал О.Я. Рабин. – Я инстинктивно перебирал все свои поступки в Москве и готовился к худшему. На входе у меня потребовали паспорт, и после этого консул принял меня в своем роскошном кабинете»185. Консул зачитал по бумажке указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении О.Я. Рабина советского гражданства186. Художник спросил, может ли он получить копию этого указа, на что ему был дан отрицательный ответ. На этом аудиенция была окончена. Выйдя на улицу, он сразу же позвонил супруге. Во второй половине дня новость стала быстро распространяться, так как А.Д. Глезер активно хлопотал о том, чтобы информация о произошедшем звучала на всех радиостанциях. На вернисаже в Люксембургском дворце к Оскару Рабину подходили люди, знакомые и незнакомые, чтобы утешить и поддержать его. Потребовалось время, чтобы художник смог оправиться от шока и начать новую жизнь во Франции. «Скорбная тема отнюдь не добровольной эмиграции, насильственного отрыва от родины все чаще и чаще прорывается на его полотна, – писал А.Д. Глезер. – Дома, перелетающие границу СССР – низко-низко, почти касаясь столба с государственным гербом страны Советов; Иисус Христос на осле, но не въезжающий в вечный город Иерусалим, а покидающий землю Свою»187. Эти картины – «Летящие дома» и «Бегство в Египет» – кажутся мне одними из самых эмоциональных во всем творческом наследии О.Я. Рабина. После отъезда А.Д. Глезера, О.Н. Целкова, Ю.А. Жарких и других О.Я. Рабин не мог не думать о том, что в скором времени он может сам оказаться в эмиграции, и тема расставания с родиной находила аллегорическое выражение в его работах 1975—1977 годов.

«Париж – это был мой выбор. Были диссиденты, которые отказывались уезжать из страны, предпочитали лагерь. Но я добровольно в лагерь не поехал бы», – говорил Оскар Рабин Фаине Балаховской188. «Конечно, я догадывался, к чему все идет, и предпочел ссылке или, не дай Бог, зоне – эмиграцию. Никогда не считал, что писать картинки лучше где-нибудь на Колыме. В Париже, согласитесь, это делать сподручнее», – с обезоруживающей искренностью добавлял он в другом интервью189. «Я благодарю судьбу за то, что она подарила мне Париж. А что мне, КГБ что ли благодарить? Нет уж, я благодарю судьбу», – сказал художник мне190.

Гражданства был лишен только сам О.Я. Рабин (на его супругу и сына действие указа не распространялось), но Валентина Евгеньевна и Саша также решили остаться во Франции. Рабин с супругой переехали в старый квартал Парижа, около Монмартра и площади Пигаль, а Саша поселился отдельно от родителей. Александру Рабину было тогда 26 лет. Спустя еще шестнадцать лет, в 1994 году, он погиб, и это событие стало трагедией, навсегда разделившей жизнь его отца на «до» и «после» случившегося. «Портрет сына» – единственная работа О.Я. Рабина, постоянно находящаяся на мольберте в его мастерской.

Это – третья ранняя смерть, которую Оскару Рабину пришлось пережить. Во второй половине 1970-х трагически оборвались жизни двух молодых художников, с которыми Рабина связывали доверительные отношения: 24 мая 1976 года при пожаре в мастерской в Ленинграде погиб Евгений Львович Рухин, а 30 октября 1978 года, когда Оскар Рабин и Валентина Кропивницкая уже жили в Париже, ушла из жизни Надежда Всеволодовна Эльская. В 1994 году, после гибели Саши, Оскар Рабин создал исповедальные картины «Кладбище в Лианозово» и «Кладбище имени Леонардо да Винчи», включающие портреты его любимых друзей; на обоих полотнах изображены портреты Нади Эльской и Жени Рухина, никогда не живших в Лианозово, но являвшихся важнейшими фигурами того «лианозовского эпоса», который Оскар Рабин носит в своем сердце.

Двухкомнатная квартира, которую сняли О.Я. Рабин и В.Е. Кропивницкая, лишь частично напоминала их апартаменты на Большой Черкизовской. Как и в Москве, супруги во время работы слушали классическую музыку и песни любимых бардов, таких как Булат Окуджава и Александр Галич, но к ним уже не приходили многочисленные друзья, разговоры с которыми в Москве продолжались ночи напролет. В первые месяцы пребывания Рабина во Франции он постоянно слышал звонки из Москвы: товарищи по сопротивлению спрашивали у художника совета о том, как лучше организовать несанкционированную выставку, с кем следует связываться, стоит ли бороться с властями или следует уступить им. Рабин был в курсе всего происходившего на родине, как будто все еще жил на Преображенке. После того как он был лишен советского гражданства, звонки стали более редкими. Время от времени приезжавшие из Советского Союза знакомые приносили новости о друзьях и близких. Они старались заходить в гости тайком, помня о полученных перед отъездом инструкциях не встречаться с эмигрантами-«антисоветчиками». Люди возвращались из Парижа в Советский Союз, и разглашенная информация о том, что они бывали в гостях у О.Я. Рабина и В.Е. Кропивницкой, могла бы на годы сделать их «невыездными».

Основным источником новостей для них, как и для большинства эмигрантов той волны, были программы западных радиостанций, транслировавшиеся на русском языке из Советского Союза. Получалось, что в Париже Рабины—Кропивницкие слушали те же передачи, которые, как можно безошибочно предположить, интересовали их друзей в Москве. Радио связывало Рабина и Кропивницкую с их прошлой жизнью, близкой и далекой одновременно. Будучи политическими эмигрантами, они начали новую жизнь в весьма зрелом возрасте: О.Я. Рабину было 50, В.Е. Кропивницкой – 54. С самого начала их целью была жизнь, наполненная творчеством, но путь к ней был таким, каким они не могли себе его вообразить.

В книге «Русские художники на Западе» А.Д. Глезер писал: «Сам Рабин не раз говорил мне еще в Москве, что вне России он писать не сумеет, и ссылался на свои бесплодные попытки заниматься живописью в Прибалтике или в Грузии, куда он уезжал отдыхать. Но в 1978 году случилось иное. Не в отпуск уехал Рабин, не в отпуск, после которого возвращаются домой, а в изгнание»191.