Приключения Конан Дойла - Рассел Миллер

Он заказал в кредит мази, порошки, таблетки, настойки и микстуры — на 12 фунтов. Приобрел на распродаже два столика, три стула, подставку для зонтов, половик, занавески, небольшую железную кровать, решетку для камина, туалетный набор и три картины в приемный кабинет, уплатив за все про все чуть больше четырех фунтов. Полфунта чая, фунт сахара, банка сгущенного молока и банка тушенки завершили список приобретений, после чего в кармане у него осталось около двух фунтов. Торговец скобяными товарами изготовил и прибил к дверям замечательную медную табличку: “Доктор Конан Дойл, терапевт и хирург”. Доктор дождался, когда стемнеет, чтобы соседи не увидели, как он самолично натирает эту табличку и подметает дорожку к дому.

Почти всю мебель он расставил в приемной, дабы создать видимость благополучия, но занавес, отделявший приемную от жилых комнат, не мог скрыть очевидного. “Кухня” представляла собой лишь небольшую сковороду, которую Дойл приспособился разогревать на газовом рожке, но частенько она оказывалась лишней: доктор сидел на хлебе и воде.

За первые десять месяцев он потерял десять фунтов веса. Его дорожный сундук служил разом и буфетом, и столом. Наверху была обставлена одна спальня, и то весьма скудно: кровать, кувшин с тазом и большой деревянный ящик, найденный в саду. Первое время Дойл спал на голых железных пружинах, завернувшись в плащ и подложив под голову “Основы медицины” Бристоува, но потом Мэри прислала ему одеяла, простыни и подушки, а матрас он соорудил из соломы и стружек, в которые были упакованы заказанные им медицинские препараты.

Первого июля 1882 года Дойл поместил в вечерней газете, почему-то в разделе “Разное”, небольшое объявление: “Доктор Дойл сим извещает, что переехал на “Виллу в кустарнике”, Элм-гроув, дом 1”. Эта хитроумная формулировка подразумевала, что он не какой-то новичок, а просто оставил прежнюю практику и перебрался на новое место. Красная лампочка у входной двери (приобретенная в кредит), извещала, что врач дома, готов принять больного. “Пока ни одного пациента, — писал он матери неделю спустя, — но зато целые толпы любопытных, которые останавливаются прочесть, что написано на моей медной табличке. В среду вечером за четверть часа ее изучили восемнадцать человек, а вчера я насчитал за то же время двадцать четыре”.

Первым посетителем оказался местный викарий, осведомившийся, будет ли он ходить на службы. Конан Дойл заверил его, что нет, не будет, и подробно объяснил почему, после чего глубоко потрясенный священник спешно отправился восвояси. Когда дверной колокольчик зазвонил вновь, на крыльце обнаружился бородач в высоком цилиндре. Дойл впустил его, “изобразив, что по случайности оказался в холле и решил не тревожить прислугу”, проводил посетителя в кабинет, усадил на стул и тут же, по частому покашливанию, определил, что у него проблемы с бронхами. Он ошибся. Бородач нервно покашливал по причине того, что прошлый жилец задолжал газовой компании 8 шиллингов 6 пенсов, каковые он надеялся получить с нового постояльца. Наконец явилась и пациентка, “анемичная старая дева с хронической ипохондрией: надо полагать, она уже измучила всех врачей в городе и теперь пришла к новенькому… Избегая смотреть мне в глаза, она сказала, что придет в следующую среду. За прием она смогла заплатить шиллинг и шесть пенсов, что было исключительно кстати. Этих денег мне хватило на три дня”.

В письме к приятелю из Эдинбурга Дойл рассказывал, что следующая пациентка пришла через шесть дней. “Ей нужно было сделать прививку. За вакцину, выписанную из Лондона, я отдал 2 шиллинга 6 пенсов, а за труды получил 1 шиллинг и 6 пенсов. Из чего я заключаю, что, если пациентов не станет больше, мне придется продать мебель”. Чуть позже он писал этому приятелю, что пациенты “так и кишат — по два в неделю”.

Дойл рассчитывал все до последнего фартинга: на чай, молоко и сахар в день уходило пенни, буханка хлеба — 2 пенса и 3 фартинга, а обед — обычно это была жареная рыба, сухая копченая колбаса или отварная солонина — стоил 2 пенса. Кроме того, он обнаружил, что, если поливать цилиндр водой, тот блестит, как новый, что и проделывал всякий раз, выходя в город. С привычкой курить трубку пришлось расстаться, о чем он горько сожалел, но отказаться от вечерней газеты за полпенни было невозможно. Дойл внимательно следил за событиями в мире, особенно за тем, что происходило в Египте, где Королевский флот блокировал Александрию: вскоре Британия должна была вступить в войну за безопасный доступ к Суэцкому каналу, позволявшему вдвое сократить путь в Индию.

Вскоре после того как он обосновался на “Вилле в кустарнике”, пришло возмутительное послание от бывшего партнера из Плимута, в котором тот брал назад свое обещание об уплате одного фунта в неделю. “Когда служанка прибирала в комнате после вашего отъезда, — писал Бадд, — в камине она нашла обрывки бумаги. Увидев на них мое имя, она, как и следовало, отнесла их своей хозяйке, а та сложила их вместе, и получилось письмо к вам от вашей матери, где меня поносят самым гнусным образом, называют “мошенником, злостным неплательщиком” и “бесчестным Баддом”. Остается сказать, что мы были потрясены, как вы могли участвовать в подобной переписке, и впредь отказываемся иметь с вами дело”.

Дойл был уверен, что никаких писем не оставлял, и понял, что Бадд читал его корреспонденцию, когда он еще жил в Плимуте. Стало ясно, что Бадд и не собирался платить ему, а просто выжидал, пока Дойл свяжет себя денежными обязательствами на новом месте, чтобы объявить о своем отказе, — уж тогда финансовый крах бывшего друга будет неизбежен. Дойл ответил Бадду, что письмо прочел “с истинным удовольствием”, ибо оно устранило единственное разногласие между ним и матерью. “Она всегда считала, что вы скверный человек, а я всегда вас защищал. Теперь я вынужден признать, что она была права с самого начала”.

Несмотря на это, Артур сохранил в душе теплое чувство к Бадду, возможно, как дань молодости, а возможно, и за то, что много раз использовал его яркий характер в своих книгах. Когда Бадд, которому было едва за тридцать, умер в 1899 году, Общий медицинский совет провел расследование его “нестандартных” методов лечения, и в результате его вдова и четыре дочери остались практически без гроша. Дойл, полагавший это делом чести, долгие годы анонимно посылал им деньги.

Но в тот момент он горько сожалел, что лишился поддержки, и скрепя сердце несколько раз был вынужден обратиться к матери. Однажды он написал ей, что остался с двумя шиллингами в кармане, так что “если у вас есть хоть что-нибудь “лишнее”, вспомните о бедных”. “Лишнего” у Мэри Дойл, естественно, не было, но она исхитрилась прислать немного денег, наверное с помощью Уоллера.

Зато старший сын взял к себе девятилетнего брата Иннеса. Артур был очень рад, что “парнишка в коротких штанишках” составит ему компанию, поскольку первые месяцы в Саутси ему было довольно одиноко. К тому же он надеялся, что и матери будет полегче, ведь с ней остались только две младшие дочери, Иза и Додо. “Чем скорей он приедет, — писал Артур матери, — тем лучше. Теперь, когда забота о квартплате спала с моей души, мы будем отлично питаться. Мне приходится ждать почти до полуночи, чтобы незаметно для соседей начистить дверную табличку и подмести крыльцо. Газ отключен, но есть свечи”.