Яд для Наполеона - Эдмундо Диас Конде

— Я с тобой полностью согласен, молодой человек. Полностью.

А помощник капитана опустил голову.

…-й день плавания.

Азорские острова — первый заход нашего корабля. Адовы муки. Из-за расстройства желудка все утро валяюсь в каюте. Отвратительнейшая еда. Чтобы остаться в живых, надо садиться на диету. Поститься и голодать. На Азорах мы стоим всего несколько часов. Пополнение запасов, а может, и еще что-нибудь. Если немного очухаюсь, намереваюсь выбраться на палубу — размять ноги, подышать воздухом, так сказать, цивилизации. Пришел мой юный спутник. Говорит, мне нечего беспокоиться, дескать, он даст мне что-то, что облегчит мои страдания. Как это возможно — не иметь имени? Кто они, с кем я разделяю каюту? Два чародея?..

…-й день плавания.

Мы держим курс на Мартинику, где будет вторая и последняя остановка.

Несколько дней я не делал записей в своем судовом журнале. Когда это случилось? Кажется, позавчера. Из моего дальнейшего рассказа будет видно, что корабль в плавании — идеальное место для развития драматических событий.

Здесь есть юнга по имени Сохо — чернокожий паренек, дитя Нового света, кажется, собственность капитана. Большинство офицерского состава и члены команды не скрывают своего пренебрежительного отношения к черной расе. Уже смеркалось. Был красивый кровавый закат, становилось прохладнее. Юноша без имени и я вели беседу за пинтой грога, поглотив свой корабельный рацион.

— Вы мне позволите задать вам нескромный вопрос? — спросил я.

— Задавайте.

— Что такой молодой человек, как вы, собирается искать по другую сторону океана?

— Мое имя.

— Ваше имя? Однако! Но вы же сказали, что у вас его и не было никогда.

— Это правда. Я никогда не знал своих родителей.

— Извините, я видимо ошибочно предположил, что вы с Виктором…

— Виктор мне как отец, но на самом деле он мой друг и наставник.

— В одном только Париже у множества людей сходная проблема. Но это не побуждает их плыть на край света. Я и сам такой. Честно говоря, я тоже не знал своих родителей.

— Они рано умерли? — спросил юноша, чрезвычайно взволнованный.

— О нет, ничего подобного. Они — селяне, и, как мне представляется, им стало невозможно прокормить еще одного, шестого по счету отпрыска. Меня продали в Париж мещанской супружеской паре, которая всеми силами пыталась вырастить из меня обывателя. Естественно, им это не удалось. Примерно в вашем возрасте я ушел из дома… или меня выгнали, это как посмотреть.

— Понимаю, — сказал он, опуская голову.

— Думаю, не совсем, а потому выскажусь яснее. Я не понимаю родителей, которые осуждают сына за то, что он не такой мужчина, как все… Зато теперь я свободен и счастлив. К чему мне родители? Скажу вам больше: этот мир — куча дерьма и ни от кого, а уж тем более от кровных родственников не стоит ждать ничего хорошего. Но я, верно, наскучил вам своим рассказом. Теперь расскажите вы. Зачем же все-таки вы плывете за океан?

— Моя мать была выслана в Новый Орлеан.

— Ах, вот в чем дело!

— Мать хотела, чтобы я узнал правду. И я надеюсь найти ее и раскрыть тайну своего рождения.

— Но как же вы собираетесь найти свою мать, если не знаете ее?

Мой собеседник медленно извлек из выреза куртки серебряный медальон на цепочке. Открыв его, он показал мне миниатюрный портрет — романтический образ молодой женщины.

— Это портрет моей матери, — сказал он.

Но именно в тот момент, когда наша беседа стала столь доверительной, откуда-то с кормы послышались крики. Мы бегом бросились туда, и прежде чем я успел принять решение, сообразное обстоятельствам (весьма туманным, кстати говоря), юноша без колебаний нырнул в океанскую пучину. Я крикнул рулевому, чтобы тот развернул корабль. Одновременно послышался пронзительный крик:

— Человек за бортом!

Когда юноше помогли подняться на палубу, он держал в руках еле живого юнгу Сохо.

Одним из первых на месте происшествия оказался помощник капитана, который был не на шутку раздосадован, когда узнал, что судно сошло с курса из-за подобной ерунды. Совершенно безосновательно, но категорично он заявил, что юнга, верно, был пьян и свалился в воду. Помощник; сменил тон, лишь когда пришел капитан и начал задавать ему вопросы, причем в весьма резкой форме. Как раз в тот миг, привлеченный необычной для вечернего часа суматохой, появился Виктор, с развевающейся по ветру гривой и вечно рассеянным выражением лица. Раздвигая столпившихся моряков, он пробрался к моему новому другу и встал рядом с ним.

— Он не пьян, — с твердой уверенностью сказал юноша, заступаясь за юнгу, — но страшно испуган.

— Капитан, — подключился к разговору Виктор, — предоставьте нам заняться юнгой. Гарантирую, через пару дней он будет в отличном состоянии. Я — медик и отвечаю за свои слова.

Капитан тут же ответил согласием.

В связи с этим вот уже две ночи у нас в каюте, на койке юноши без имени, спит маленький гаитянин Сохо. Нам он признался, что за борт его кто-то сбросил.

…-й день плавания.

Свежий ветер, как выражаются моряки, наполняет наши паруса, подгоняя корабль все ближе к берегам Мартиники, куда мы на днях должны прибыть.

Юнга повсюду неотступно следует за моим юным другом, рискуя получить взбучку за пренебрежение своими обязанностями, но его присутствие не могло помешать нам продолжить прерванный разговор.

— Не в моих правилах проявлять излишний интерес к ближнему, — промолвил я, чтобы завязать беседу. — Полагаю, человек должен заботиться в большей мере о себе самом, думать о собственном счастье.

— А вам не кажется, что нас стало очень много? Что ближний настолько приблизился к нам, что мы просто не можем не проявлять к нему интереса?

— Весьма любопытное наблюдение. Вскоре население планеты достигнет миллиарда. Это же стихийное бедствие! Жить станет так же невыносимо тесно, как на этой посудине, где мы проводим день за днем, как заключенные в тюрьме.

— Мы здесь дышим свежим морским воздухом, Огюст, — улыбаясь, возразил юноша. — И каюты не так уж малы.

— Как вы сказали?! Каюты не так уж малы?! — переспросил я с возмущением.

— Учитывая, что наш корабль среднего размера, каюта мне не представляется такой уж маленькой.

— Где вы жили до этого? Не в шкафу ли?

Заверяю без лукавства, что, задавая вопрос, я не вкладывал в него иронии, столь свойственной парижанам.

— Нет. У меня была своя комната. На конюшне в доме терпимости. Рядом с лошадьми.

— О! Мне кое-что известно об атмосфере, царящей в подобных заведениях, — легкомысленно заметил я. — Вы заставили меня вспомнить об одной моей старой знакомой. То было существо, наделенное душой, не побоюсь сказать, темной. Несколько лет тому назад, в начале моей жизни в Париже, когда мир казался мне более легкомысленным и прекрасным, мы с ней обменивались сплетнями. Но когда начинаешь видеть тайную суть человека, с которым сошелся близко, почти всегда наступает разочарование. Как только я узнал ту женщину получше, я поспешил отдалиться от нее, столь неприглядной личностью оказалась мадам Бастид!