Фалько - Артуро Перес-Реверте

– А когда?

– В полночь. До Аликанте девять километров. У нас полтора часа на все про все – выгрузиться, добраться до тюрьмы и вернуться на берег.

– Ты знаешь это место?

– Нет, только на карте видел.

На своей карте – старой, военной, топографической – Монтеро показал узкую полоску земли у самого берегового уреза.

– Вот. Это здесь – на северной оконечности мыса Санта-Пола. Видишь? Место называется Ареналь. Сосновая роща в котловине и берег с дюнами. Сосны доходят чуть не до воды.

– Чтобы попасть туда, придется пройти через какую-нибудь деревушку?

– Нет. От магистрали Картахена – Аликанте идет вбок грунтовая дорога до самой этой рощи. Очень незаметно.

Фалько взял «Муратти», легонько постучал ею по стеклу циферблата и закурил ее с той стороны, где напечатана марка сигарет. Он всегда поступал так – чтобы сигарета сгорала именно с этого конца и следов оставалось как можно меньше. По окуркам нетрудно вычислить курильщика. Обычно он употреблял другой сорт, но привычка сделалась почти рефлексом. Да он и сам в немалой степени был набором хорошо скоординированных рефлексов. Они помогали сохранять здоровье и голову на плечах. Стрельба по неподвижной мишени – не вполне то же самое, что по движущейся.

– Мне сказали, вы приведете еще нескольких человек.

– Да, – кивнула Кари. – У нас есть надежная группа – ребята готовы на все. Трое товарищей из Мурсии на грузовике: двоюродные братья Бальсалобре и штурмгвардеец Торрес.

– До сих пор мы держали их в резерве, – сказал Хинес, – но вот теперь их время пришло.

– Они знают цель операции?

– Нет. Но они – люди дисциплинированные и пойдут, куда скажут.

– И этому гвардейцу вашему тоже можно доверять?

– Целиком и полностью. Таких в движении называют «старая рубаха».

Фалько, зажав во рту дымящуюся сигарету, мысленно фиксировал все предстоящее. Кроме плана тюрьмы, нужного для десанта, у него не было ни единого клочка бумаги, связанного с операцией. Он давно уже ничего не записывал, а если все же приходилось, делал лишь краткие заметки, да и те уничтожал, едва запомнив. Лишние бумаги в кармане легко могут погубить человека. И в тот день, когда откажет память, придется менять профессию. Или сделать так, чтобы тебя ликвидировали как слабоумного.

– Вместе со штурмовой группой нас двадцать четыре человека, считая этих сеньорит, – сказал он. – Негусто.

– Больше взять неоткуда. Потому-то нам и нужны Кари и Ева… И все равно нас не двадцать четыре, а двадцать три.

– Это почему же?

Вопрос повис в воздухе – в этот самый миг в комнату ворвалась бледная и дрожащая сеньора Монтеро. У подъезда остановилась машина, сказала она. Боже мой. Оттуда вылезают люди с оружием.

– Они идут сюда?

– Не знаю…

Фалько переложил пистолет из куртки в задний карман брюк. Погасили настольную лампу, потушили сигареты. Сбиваясь и путаясь, хозяйка принялась молиться вслух, пока сын на нее не шикнул. Фалько подошел к застекленному балкону и чуть-чуть приоткрыл ставни. Ничего не увидел и тогда протиснулся в щель, выглянул на улицу. В полутьме различил стоящий у тротуара автомобиль темного цвета с намалеванными на капоте белыми буквами «UHP»[20] и рядом несколько фигур с винтовками.

– Входят в дом напротив, – прошептал Монтеро. – С обыском.

– Кто там живет?

– Да разные люди… Отставной военный с дочерью-монашкой – монастырь ее сожгли, а саму выгнали… Сын у него на той стороне. Да и отец голосовал за правых. Наверно, за ним… В это время начинаются ночные визиты.

В руке Хинеса поблескивал никелированный ствол револьвера.

– Спрячь, – сказал Фалько. – Выстрелит ненароком – спалимся все.

– Ты ведь тоже не пустой.

– Я в кармане держу.

Он будто чувствовал, как несет от Хинеса страхом, но с удовлетворением отмечал, что это хороший страх, правильный. Присущий человеку страх, которому отдаешься безропотно, покоряешься, но искорежить себя не даешь. Так они простояли неподвижно минут пятнадцать, а женщины в напряжении застыли в столовой. Слышно было, как мать бормочет молитвы. Наконец несколько темных силуэтов вышли из подъезда, двинулись к машине. Балкон напротив осветился, появились две женские фигуры. Послышались плачущие голоса. Снизу грубо крикнули, чтобы погасили свет и не высовывались, пока пулю не схлопотали. Прямоугольник света исчез.

– Так что же там все-таки с двадцать четвертым? – спросил Фалько.

Они с Хинесом вернулись в столовую. Мать, не переставая причитать и плакать, ушла к себе. Матерь божья… какое безумие… Господь, спаси и сохрани нас всех… Настольная лампа снизу освещала сосредоточенные лица Кари и Евы.

– Хуан Портела, – сказал Монтеро. – Член нашей группы. Мы ему не доверяем.

Фалько показал на девушек:

– Да, они мне говорили. И давно перестали доверять?

– Совсем недавно, – ответила Кари.

– Обо мне он знает что-нибудь?

– Нет.

– А про Аликанте?

– Нет. Знает лишь, что есть некий план… Но ничего определенного.

– Ну так в чем проблема?

– За последние несколько недель мы потеряли троих наших, а он знал их всех.

Фалько неприязненно поморщился. Паранойя в нашем мире – явление распространенное, но это вовсе не значит, что рядом с тобой нет врага. Самое главное – отыскать равновесие между игрой воображения и реальной опасностью.

– Так ведь он и вас, сдается мне, знает.

Прозвучало неуместно. После этой реплики повисла напряженная и неловкая тишина.

– Это совсем не смешно, – наконец ответила Кари.

Ее брат поднялся и запустил руку в зазор между шкафом и стеной.

– Ева дважды видела его в магистрате. В кабинетах, где ему совершенно нечего было делать. Тогда она решила кое-что разузнать, и вот что ей удалось добыть.

Из тайника Хинес извлек и передал Фалько два отпечатанных на машинке и сколотых скрепкой листка с грифом Специального управления безопасности. Согласно сведениям, предоставленным мне Хуаном Портелой Конесой 32 лет, холостым, проживающим по адресу… Документ, подписанный неким Роблесом, содержал подробности разговора, где упоминались люди правых взглядов. Судя по всему, Портела на них донес.

Фалько внимательно изучил бумагу. Похоже, что не подделка.

– Давно она у вас?

– Три дня.

– А как попала к вам в руки?