Золотая ловушка - Татьяна Батенева

Квартира Нефедова была похожа на все курильские квартиры, которые они уже повидали: большой японский телевизор, музыкальный центр, но мебель случайная, частью самодельная, посуда — с бору по сосенке, рядом с золочеными японскими суевериями — щербатые столовские кружки.

Небольшую темную комнатку Нефедов превратил в ванную. По соседству с обычной дровяной водогрейной колонкой и самодельной душевой кабинкой здесь стояло чудо — сияющая янтарем огромная деревянная бочка-фу-ро. Со специальной лесенкой сбоку, термометром, вделанным в одну из планок, и каким-то ящичком с кнопками и световыми индика торами, приделанным снизу. Тен с термостатом, поддерживает заданную температуру воды, пояснил Нефедыч. Он засуетился, затопил колонку.

Пока вода грелась, они успели махнуть по рюмке водки, заесть свежепросольной рыбой с хлебом и сахарными помидорами. Впрочем, одной рюмкой ограничилась лишь Маша, мужчины продолжили. Сначала обсудили впе чатления от тайфуна, потом — отношения между Россией и Японией, а потом, как положено, перешли на мировой масштаб. Допить бутылку помешала Маша — колонка уже гудела вовсю.

— А! — с трудом вернулся к обыденности Нефедов. — Так ты иди мойся, фуро-то тоже поди нагрелась, только сразу не лезь, постой под горячим душем. А то с непривычки обваришься. Ты в фуро когда парилась?

— Нет, — призналась Маша. — В Москве фуро только в дорогих борделях ставят, а в Японии я еще не была.

— А ты, Андрюха? — Нефедов упер указательный палец в Берга.

— Да-да, мне приходилось в Японии бывать в сенко, это есть баня, я знаю.

— Значит, так, Манюня, — наставительно произнес Нефедыч. — Моешься под душем, потом обливаешься совсем горячим, потом лезешь в бочку — по грудь. Сначала горячо будет, но потом обвыкнешь. Ноги подтяни к подбородку и виси так в воде минут пятнадцать. На голову если хочешь, косынку, только смочи ее холодной водой. Я температуру поставил на сорок восемь, хотя положено париться при шестидесяти. Но нам тяжко без привычки. А японцы этим кипятком и от холода спасаются, и от простуды, и от летней влажности. Вот увидишь, как заново на свет народишься. Я уже привык, не могу без нее. Все люди как люди, из Японии «тойоты» везут или «ниссаны», а я, как балбес, волок бочку эту. Хорошо, ездил за грузовиком для редакции, на нем и доставил. А по-другому и на паром не пустили бы… А пробку потом не открывай, после тебя мы с Андрюхой попаримся.

— Как, в той же воде? — удивилась Маша.

— Так и что, ты же чистая будешь! — засмеялся Нефедов. — Япошки всей семьей так греются, правда, первым всегда хозяин. Ну или гость, если он есть. Не боись, гостья, не ошпаришься, ныряй давай.

Маша с наслаждением вымыла голову, тщательно помылась сама, постояла пару минут под самой горячей водой, которую могла терпеть. Но все равно с сомнением подошла к огромной бочке, от которой шел приятный запах кедровой смолы: а ну как и правда ошпаришься? Сначала ноги едва терпели, но она заставила себя выполнить все инструкции Нефедова, подобрала ноги, удерживаясь руками за бортики фуро. Через минуту тело обвыкло, и на Машу действительно снизошло блаженное расслабление. Она не чувствовала своего веса, лишь ощущала, что каждая клетка согрелась, расправилась и даже как будто запела: я жи-ву-у-у, я зде-е-есь… Казалось ей или действительно снизу шли мелкие пузырьки, которые наполняли кожу легкостью. Она закрыла глаза… Запах кедра усилился, напоминая солнечный полдень в тайге, расплавленные блики на речной мелкой волне…

— Эй, подруга, не заснула? Пятнадцать минут прошло, — вернул ее к действительности голос Нефедова. — Вылезай, а то перепаришься.

Маша не торопясь вылезла из бочки, завернулась в махровую простыню. И вдруг подумала, что сейчас в эту же воду влезет Берг, широкий, со своей крепкой шеей и толстыми медвежьими руками, представила себя рядом… Думать об этом было даже приятно, но она тут же осекла себя: ты что, подруга, размечталась! Кто он тебе и кто ты ему? И постаралась представить другие, более пристойные картины… Как кинулась тащить его из фумаролы, и каким обескураженным было его лицо, когда он выполз, вырвался из горячей глины. Как уютно, легко, будто без всякого усилия, он нес ее на своих толстых руках до Раисиного дома, как ей было хорошо, хотя нестерпимо болела подвернутая нога…

Она умылась холодной водой, глубоко подышала, расслабляясь. И вышла из ванной. Мужики сидели раскрасневшиеся, расслабленные. Дискуссия по общемировым проблемам продолжалась.

Маша выпила чаю, поела неизменной рыбы, поболтала с Нефедовым о Лире и малышке, а Берг все не выходил из ванной. Наконец вывалился, распаренный, как вареный рак. Мокрые волосы всклокочены, на лице блаженная улыбка. Нефедов решительно налил ему стопку: «После баньки умри, но выпей!»

Пока мужчины добивали вторую бутылку, Маша, укрывшись пледом, подремала под их трепотню о геополитике, об интересах России и Японии на Курилах.

Какая там геополитика, сквозь дрему думала она, тут столько жизней человеческих положено, столько сил нечеловеческих потрачено, тут одна зима — сплошной подвиг, а они еще детей рожают — как это можно считать неважным, а геополитические смыслы — важными?

Потом перед глазами закрутилась цветная тайга, синее блюдечко озера, и невесть откуда послышался голос мамы: «Машунь, тебе с лимоном чай или с молоком? Ты бы уже вставала, а то проспишь!» Она резко села, откинув плед. Берг внимательно смотрел на нее круглыми глазами с зелеными крапинками. И долго он так смотрит? — мелькнуло в голове.

— Ну, располагайтесь, — полусонно предложил клевавший носом Нефедыч. — Ты, Маш, иди в спальню, Андрюху мы на диван, а я на раскладушке устроюсь.

— Нет, — решительно отказалась Маша. — Спасибо тебе, Слав, но мы пойдем в гостиницу, а то тебе завтра на работу, надо выспаться, мы-то люди неслуживые, когда захотим, тогда и встанем.

— Да ладно, я вас и будить не буду, — слабо запротестовал Нефедов.

Берг выжидательно смотрел на Машу, готовый принять любой вариант развития со бы тий.

— Нет, Славочка, спасибо, — решительно поднялась она. — Намылись чудесно, отогрелись, пойдем.

Вечер принял их в душные объятия, мелкий дождичек, как добрый пес, облизал лицо мокрым языком. Маша запрокинула голову: сквозь клочья облаков, несущихся по низкому небу, проглядывали звезды. В окнах мелькали цветные тени японской жизни, гремела музыка.

Шли молча, Маше казалось, что Берг собирается с духом что-то спросить или сказать, и почему-то боялась этого, поэтому изображала глубокую задумчивость.

— Мария, — наконец выговорил он, — я хотел спросить… Ты… свободна? Я имел в виду, ты замужем?

— Я замужем, но муж от меня ушел. Недавно, четыре месяца и восемь дней назад, — скованно ответила Маша. — А что?

— Я хотел спросить, ты… выйдешь за меня замуж? — выдохнул Берг, как будто бросился с берега в холодную воду.

— Ты что… Ты с ума сошел, Андреас? — Маша не могла найти слов. — Тебе пить вредно, наверное. Ты ведь женат, насколько я понимаю. У тебя что, температура поднялась?