Древнекитайская философия. Эпоха Хань - Коллектив авторов

то средство, с помощью которого наставляли Фу-си и Шэнь-нун. Ведь народ воспитывается, следуя не за речами, а за деяниями...

[Мудрые цари древности] произносили речи, чтобы выразить чувства; отдавали распоряжения, чтобы изъяснить повеления; приемы им заменяло обрядовое действо, а музыкой их были народные мелодии. Деяния их пронизывали тысячи поколений, и не было им границ; распространялись на четыре стороны света, и не было им предела. И даже птицы и звери и вся тьма насекомых подчинялись их преобразованиям. Что уж говорить об их законах, об отдаваемых ими приказах! Преобразования высшей мудрости, с одной стороны, не допускали неправды, с другой — стремились наградить достойных и наказать бесчинствующих. Взвешивали, не примешивая собственной оценки, — поэтому и могли быть справедливы; вымеряли, не считаясь с собственным глазом, — потому и были беспристрастны. Властители, применяя закон, не примешивали собственных суждений о добре и зле — потому и могли отдавать приказы. Тогда в оценке важного и незначительного не ошибались ни на йоту; в исправлении всякой кривизны не теряли ни крупинки. Прямо нападали на ложь и порок, не избегая опасностей от этого для себя, и зло не могло вводить в заблуждение, клевета не могла вызывать смуты. Благодеяниям не было места, ненависти негде было укрыться.

Таковы те, кто служит искусству и отказывается от человеческих пристрастий, и с теми, кто управляет через деяния, они не дружат...

Ныне безмены и весы, циркули и наугольники, будучи однажды установленными, не изменяются. Будь то в Цинь или Чу — они не меняют делений; будь то у хусцев или юэсцев[287] — они не меняют вида. Всегда одно, и не может быть от него отклонений, повсюду распространяется и не растекается. Однажды установленное передается на тысячи поколений, и нет никого, кто понуждал бы к этому. Ведь оттого, что в царстве появился обреченный на гибель властитель, мир не утрачивает дао; хотя люди в бедности и нищете, но всеупорядочивающий закон проникает все. Отсюда понятно, что корень дао — в недеянии. Поэтому тот, кто обрел этот корень, откликается вещам бесконечно, а опирающиеся на человеческие таланты с трудом добиваются порядка.

Тан и У-ван — мудрые цари, а не могли, как юэсцы, плавать на лодках по рекам и озерам. И Инь был достойнейшим министром, но не мог наравне с хусцами скакать на рысаках и объезжать диких коней. Кун и Мо многое постигли, однако не могли наравне с горцами проходить чащи и заросли, преодолевать опасные переходы. Отсюда видим, что знания людьми вещей неглубоки, а хотят они с помощью этих знаний охватить все пространство меж четырех морей, держать под контролем все десять тысяч сторон. Но, не следуя искусству дао, а полагаясь лишь на собственные таланты, далеко не уйти.

Поэтому ума недостаточно для управления Поднебесной. Так, Цзе[288] справлялся с оленьим рогом, разгибал крюки, вязал железо, скручивал металл. Молотом забивал жертвенного быка. В воде охотился на черепах и кайманов, на суше ходил на медведя, но Тан с тремя сотнями тяжелых колесниц зажал его в Минтяо, схватил в Цзяомэн[289]. Отсюда видно, что храбрости и силы недостаточно, чтобы удержать Поднебесную. А если ума недостаточно для управления, храбрости — для могущества, то ясно, что человеческих талантов недостаточно, чтобы только на них полагаться.

Те властители, которые не поднимаются в храм предков, а знают, что делается за пределами четырех морей, следуя вещам, познают вещи; следуя людям, познают людей... Сова ночью ловит москитов, может различить даже кончик осенней паутинки, а днем не заметит и горы — таково различие формы и природы вещей. Летучий змей странствует в занебесье, Откликающийся дракон[290] седлает облака, обезьяна прыгает по деревьям, рыба плавает в воде. Поэтому в древности тот, кто покрывал лаком колесницу, ее не расписывал; кто сверлил, тот не обтесывал. Ремесленник не занимался двумя ремеслами; ши[291] не исполнял двух служб. Каждый стоял на страже своего дела, не вступая друг с другом в соперничество. Люди обретали себе соответствующее, вещи располагались на своих местах. Поэтому орудия им не докучали, а в делах не было нерадивости. Когда служба небольшая, ее легко исполнять, когда обязанностей немного, их легко блюсти; когда бремя дел не тяжело, с ними легко управляться. Тогда высшие сосредоточивают в руках умеренную долю, а низшие стараются на поприще легко исполнимых трудов. Тогда господин и слуга достаточно далеки и не докучают друг другу.

Дао властителя подобно Покойнику на жертвоприношении звезде Линсин[292]. Суровый, таинственно безмолвный, сулит счастье, предвещает богатство. Тот, кто обрел это дао, не творит ни безобразного, ни прекрасного, не творит ни лживого, ни доброго. Оно (дао) покрывает одного человека и не кажется слишком велико; когда распространяется на тысячи человек, не кажется малым.

Нужно быть осторожным и в милостях, и в карах — в этом постижение пути правления. Творящий милости делает раздачи. В результате не имеющий заслуг щедро награждается, не имеющий трудов высоко вознесен. Тогда тот, кто честно исполняет службу, становится нерадив, а странствующие ораторы устремляются вперед. Творящий бесчинства произвольно казнит, невиновные погибают, [те,] чьи поступки прямодушны, несут наказание. Тогда совершенствующие себя перестают побуждать к добру, а творящие зло беспрепятственно совершают преступления против высших. Поэтому творящие милости рождают порок, творящие бесчинства порождают смуту. Когда в обычай входят порок и смута — это признак гибнущего царства.

Поэтому в правление мудрого правителя, хотя в царстве и существуют кары, правитель не бывает в гневе; хотя при дворе и награждают, не правитель это делает. Понесшие кару не гневаются на государя — кара свершена за преступление; награждаемые не испытывают благодарности к высшему — награда получена за труд. Народ знает, что кары и награда зависят только от себя, поэтому честно исполняет свой труд, совершенствует дело, не получая даров от государя...

Властитель пребывает в скрытом месте, в недоступном уединении, избегая и суши и сырости; воздвигает во дворце двойные ворота, чтобы избежать зла и разбоя; не ведает ни о том, что происходит в захолустье, ни о том, как выглядят горы позера. Его взор из-за полога не простирается дальше десяти ли, ухо не слышит дальше ста шагов. Истоки же постижения им Поднебесной в том, что то, что его питает, — обширно, что подносит ему чару — многолюдно. Так он, не выходя за дверь, знает Поднебесную, не выглядывая из окна — познает Путь Неба[293]. Для того, кто опирается на ум многих, и Поднебесной оказывается мало; если же полагаться