Николай II - Эдвард Радзинский

Во всяком случае, Николай Николаевич честно служил царю во все эти дни потрясений...

Такова соблазнительная версия Кровавого воскресенья. Но... уж очень она романтична. В России обожают найти заговор там, где на самом деле обычно одно разгильдяйство. Кто-то что-то не проверил и кого-то не предупредил... А кто-то решил перестраховаться, позвал войска и удалил царя из Петербурга... По чьей-то глупости или лени обычно и возникают у нас великие и страшные события.

«УЧИТЕСЬ СМОТРЕТЬ ПРЯМО В ГЛАЗА НАДВИГАЮЩЕЙСЯ РЕВОЛЮЦИИ»

Волна, поднятая Кровавым воскресеньем, была сразу похожа на цунами. Из дневника К.Р.:

«6 февраля 1905 г. Просто не верится, какими быстрыми шагами мы идем навстречу неведомым, неизвестным бедствиям. Всюду разнузданность,

все сбиты с толку... Сильной руки правительства уже не чувствуют. Да ее и нет».

Все будет – баррикады из опрокинутых трамваев, всеобщая стачка, мятежи в армии. В Крыму восставший крейсер подойдет к берегам – и в имениях великих князей с ужасом будут ожидать обстрела. И «красный петух» пойдет гулять по помещичьим усадьбам. «Иллюминация» – эта злобная шутка сразу стала популярной.

В Петербурге на художественной выставке «Мир искусств» в шумной толкотне руки крест-накрест презрительно-насмешливо стоял знаменитый террорист Савинков. Стоял открыто, и никто не осмеливался его выдать...

Вера Леонидовна:

«Бастовали решительно все. Это было как праздник. В Мариинском театре бастовал балет, и даже брат его любовницы, Матильды, – Иосиф Кшесинский бастовал... Я его хорошо знала. Кстати, после революции это участие в забастовке стало его индульгенцией, охранной грамотой. Кшесинский даже стал заслуженным артистом РСФСР – брат царской любовницы. В последний раз я виделась с ним накануне войны. Он умер от голода в блокадном Ленинграде. Завсегдатай ресторанов, гурман, устраивавший пиры на серебре, – умер от голода!»

К осени 1905 года Царская Семья, отрезанная всеобщей забастовкой, сидела в Петергофе, и единственным средством сообщения с Петербургом был пароход. «Хоть вплавь добирайся», – печально острил царь. Казалось, вопрос о падении Николая предрешен.

Вернувшийся из-за границы и добиравшийся на этом пароходе к царю Витте услышал сочувственную речь гофмаршала Бенкендорфа: как трудно будет Царской Семье с пятью детьми искать пристанища у коронованных родственников в Европе.

И все-таки Николай вывел корабль империи из шторма.

Еще летом 1905 года, когда рост революции яростно продолжался, внешне цеплявшийся за «правых» царь делает неожиданный ход. В июне президент США Рузвельт предлагает свои услуги – помочь России и Японии прийти к миру. Царь отправляет в Америку... либерала Витте! Сначала «правые» торжествуют – миссия Витте кажется безнадежной. Слишком многого добились японцы, немыслимо заключить мир на достойных условиях. Но Витте мир заключил. И на условиях, лучших в этих обстоятельствах. Витте триумфально возвращается в Россию. Николай награждает его титулом графа.

В это время у царя осталось два пути: провозгласить Николая Николаевича военным диктатором (и самому постепенно уйти со сцены – на что, видимо, рассчитывала «камарилья») или решиться на то, против чего завещал бороться отец, – реформы и конституция.

Этот путь предложил ему вернувшийся Витте.

«Россия переросла формы существующего государственного устройства... Пока еще есть возможность – надо даровать конституцию, иначе народ вырвет ее...»

Огромного и тучного Витте сменит гигант Столыпин. Два самых знаменитых его министра – высокие. В этом был скрытый комплекс Николая: громадный отец всегда был надежной и крепкой защитой. И он доверял высоким людям.

У Николая хватило гибкости – он согласился на конституцию.

И... заколебался. За спиной Витте Николай продолжал упрашивать великого князя Николая Николаевича стать диктатором. Витте сердился, видел в этом жалкое безволие, он не хотел понять, что рушился мир. То, что создали его прадеды – самодержавие, Николай, как блудный сын, готовился пустить по ветру. На нем должна была закончиться великая самодержавная империя.

И он опять хотел, чтобы другие упросили его сделать то, что уже давно решил сам.

Его пришлось упрашивать... Николаю Николаевичу! Даже если он знал об Игре – он не мог воспользоваться ее результатами. Армия находилась на фронте в Маньчжурии. (Все повторится в 1917 году, когда армия будет сражаться на фронтах мировой войны.)

Подавлять революцию было некому. Согласиться стать диктатором – означало погубить династию.

В день подписания Манифеста у Николая страшно болела голова. Он вспоминал японца, который когда-то рассек ему лоб. Приехавшему Витте министр двора, граф Фредерике, рассказал, что царь опять просил Николая Николаевича стать диктатором. Тот вынул пистолет и сказал: «Или я сейчас же застрелюсь, или ты подпишешь».

Николай подписал.

Из дневника:

«17 (17! –Э.Р.) октября... Завтракали Николаша и Стана. Сидели и разговаривали, ожидая приезда Витте. Подписал манифест в 5 часов. После такого дня голова сделалась тяжелой и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и усмири Россию».

На обратном пути на пароходе Николай Николаевич торжественно обнял Витте: «Сегодня 17 октября – это знаменательное число. Ровно 17 лет назад, и тоже 17-го в Борках была спасена Богом династия. Думается, теперь династия спасается от не меньшей опасности».

Он был прав. 17 – «знаменательное число» для их Семьи.

В эти дни Николай, как всегда, оставался спокойным и молчаливым. Но в письмах к матери...

«Петергоф. 19 октября 1905 года. Мне кажется, что я тебе написал в последний раз год тому назад. Столько мы пережили тяжелых и небывалых впечатлений. Ты, конечно, помнишь январские дни, которые мы провели вместе в Царском... Но они ничто по сравнению с теперешними днями. Забастовки железных дорог, которые начались вокруг Москвы, потом сразу охватили всю Россию. Петербург и Москва оказались отрезанными от внутренних губерний... Единственное сообщение с городом – морем, как это удобно в такое время года! После железных дорог стачка перешла на фабрики и заводы, а потом даже в городские учреждения. Подумай, какой стыд!.. Только и были сведения о забастовках, об убийствах городовых, казаков и солдат, о беспорядках, волнениях и возмущениях... А господа министры как мокрые курицы рассуждали... вместо того чтобы действовать решительно. Когда на „митингах“ (новое модное слово!) было открыто решено начать вооруженное восстание, я об этом узнал тотчас же... В случае нападения на войска было предписано действовать оружием. Наступили тихие грозные дни. Чувство было как бывает летом перед сильной грозой. Нервы у всех были натянуты до невозможности. И конечно, такое положение не могло продолжаться долго. В течение этих ужасных дней я виделся с Витте постоянно. Наши разговоры начинались утром и кончались вечером при полной темноте. Представлялось избрать один из двух путей – назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться подавить крамолу. И другой путь – предоставление гражданских прав населению, свобода слова, печати, собраний, союзов и т.д. Кроме того, обязательство проводить всякие законопроекты через Государственную думу... Это в сущности и есть конституция. Витте горячо отстаивал этот путь. И все, к кому я обращался, отвечали мне так же, как и Витте. Манифест был составлен им и Алексеем Оболенским. Мы обсуждали его два дня, и наконец, помолившись, я его подписал... Милая мама, сколько я перемучился, ты представить себе не можешь. Единственное утешение, что такова воля Божия и что это тяжелое решение выведет дорогую Россию из того невыносимого, хаотического состояния, в котором она находится почти что год...»