Хорек-писатель в поисках музы - Ричард Бах

Даниэлла кивнула.

— Возможно, вы в скором времени захотите расширить свой участок, — добавил президент, и в словах этих писатели уловили предостережение. — Чтобы писать, нужны тишина и уединение, и очень скоро вы оцените это в полной мере. — Он протянул лапу Баджирону, затем — Даниэлле. — Приятной поездки.

Уже в лимузине Шатеору вручила Даниэлле последний вариант расписания и большой конверт.

— В студию, пожалуйста, Габби, — велела она водителю, а затем вновь повернулась к писателям:

— Насчет этого интервью по спутниковому... Одно небольшое изменение. Вместо хьюстонской станции будет вещание через Уичито. Но вы не волнуйтесь. Мы покажем вам из-за камеры табличку с названием города и именем интервьюера...

Распечатанный белый конверт из Издательского дома «Хорек» лежал на шелковом гамаке в пентхаусе бостонского отеля «Принцесса».

— Я и представить себе не могла, что денег бывает столько! — повторила Даниэлла уже в третий раз после того, как они с Баджироном прочли предложение от издателей. — Это же целое... целое состояние! Неужели они собираются столько платить мне всего лишь за то, чтобы я и дальше занималась любимым делом?

Баджирон с наслаждением раскинулся на роскошном ложе.

— Ничего подобного, дорогая! Они собираются заплатить тебе за три готовые рукописи. Конечно, им приятно сознавать, что ты будешь заниматься любимым делом, но не это главное. Главное для них — заполучить твои истории. И чем скорее — тем лучше. За скорость — специальная премия.

Даниэлла забралась в гамак, улеглась рядом с мужем и надолго задумалась, а потом глубоко вздохнула и спросила:

— А стоит ли мне это делать? Теперь у нас нет нужды в деньгах...

— Не в деньгах дело, Даниэлла. Дело в твоих книгах, в твоих персонажах, в твоей душе... во всем, что ты значишь для своих читателей. Ты даришь им себя, и деньги тут ни при чем. Другой вопрос — как ты потратишь эти деньги...

Но у Даниэллы были и другие причины для опасений.

— А вся эта известность, эти толпы поклонников? Ты хочешь быть знаменитостью, Баджирон?

— Разве нам это решать? Мы становимся знаменитыми, когда другие звери говорят, что мы знамениты. Над их мнениями мы не властны. Есть ведь и такие, кто ничего о нас не слышал. «А кто такая эта Даниэлла? — могут спросить они. — А кто такой этот Баджирон?» Слава — это не наших лап дело. Все решают читатели.

— Мы могли бы перестать писать...

— Баджирон уставился на нее в недоумении.

— Но ведь могли бы, — упрямо повторила она.

— Попробуй. Хочу посмотреть, как у тебя это получится!

Даниэлла рассмеялась.

— А ты бы смог?

— Еще и как! Вот только закончу «Стайка и гордого графа» — и все. Идеи иссякли.

И он радостно улыбнулся: ведь Даниэлла добилась неслыханного успеха, и впереди их ожидало еще множество приключений. «Мы сами выбрали такую жизнь, — подумал он. — Мы этого хотели. И вот — это случилось!»

Болтливые героини Даниэллы общались со своей создательницей днем и ночью — никак не могли наговориться.

Проснувшись среди ночи, Баджирон уже не впервые услышал, как Даниэлла в темноте водит пером по бумаге, что-то шепча себе под нос. Утром, открыв блокнот, она снова удивится и с любопытством примется расшифровывать свои ночные каракули, в которых сохранились сцены, иначе пропавшие бы к рассвету без следа.

Баджирон затаил дыхание, чтобы ненароком не разбудить ее.

«На самом деле эти записи не очень-то ей нужны», — подумал он. Хорьчиха Даниэлла никогда не испытывала недостатка в идеях. Баджирон не знал никого, кто так тонко разбирался бы в душевной жизни хорьков и во всех тайнах и неожиданных поворотах отношений между ними.

Скрип пера затих. Даниэлла уронила голову на подушку, но, прежде чем снова провалиться в беспокойный сон, повернулась к Баджирону и, не открывая глаз, пробормотала: «Я тебя люблю».

Волна тепла поднялась в груди Баджирона. Невероятно! Она сказала это во сне!

«Чем я заслужил такое чудо?» — подумал он и, счастливо вздохнув, потянулся к Даниэлле. Она расслабилась от его прикосновения, прижалась к нему, и миг спустя ее дыхание снова стало глубоким и ровным.

«Вот она, жизнь писателя, — сказал он себе. — Как прекрасно, когда у тебя есть дар! Но до чего же трудное испытание — научиться его использовать!»

И с этой мыслью Хорек Баджирон тоже погрузился в сон.

Ему приснился какой-то старинный город — гранитные дома, мощенные булыжником улицы, сходящиеся к центральной площади. И плоские крыши... чем-то смутно знакомые.

Хорек Баджирон стоял один-одинешенек посреди площади и внимал городскому глашатаю — черному, как ночь, хорьку в красной шапочке и золотом шарфе. Глашатай громко читал по широкому пергаментному свитку:

— Ты нашел то, что находил каждый писатель, живший до тебя, и что предстоит найти всем писателям, которые придут после тебя.

Он поднял голову и посмотрел в глаза Баджирону, но продолжал говорить как по писаному:

— Чем больше у тебя идей, тем больше новых идей к тебе приходит.

А Баджи все смотрел на эти крыши за спиной глашатая. Где-то он уже видел такую крышу...

— Ты наделил волшебной жизнью целое племя персонажей. Если ты позовешь, они придут и принесут свои истории, которые ты сможешь облечь в слова.

Глашатай умолк и выжидающе посмотрел на Баджирона:

— Ты приглашаешь их?

— Я? — переспросил писатель. — Кого я должен пригласить? Идеи? Персонажей?

— Ты приглашаешь их? — жестко переспросил глашатай. — Да или нет?

Баджирон растерялся: он не привык, чтобы во сне ему задавали вопросы, да еще и требовали ответа.

— Ну, да, — пробормотал он. — Приглашаю.

Хорек-глашатай пристально взглянул ему в глаза и кивнул:

— Так тому и быть.

Он уверенно скатал свиток и перевязал его темной лентой. Церемония завершилась.

— Так тому и быть, — повторил он совсем другим голосом, ласковым и очень знакомым. И исчез.

Писатель перевернулся с боку на бок. Он еще не проснулся толком и ничего не понимал. Кажется, ему приснился вещий сон. Но что он предвещал? Загадка...

Стебли рогоза у речки Прыг-Вбочки и высокие луговые травы колыхались на вечернем ветерке. Тени холмов протянулись к востоку, навстречу наползающей тьме.