Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого - Евгений Анисимов

Но все же по традиции главным объектом внимания первого императора России оставался Балтийский регион. Именно здесь делалась политика России с конца XVII века на протяжении трех десятилетий, и, «прорубив окно в Европу», Россия стремилась его максимально расширить. Целью империи было стремление превратить Балтийское море в «Русское озеро». Достигалось это как расширением территории империи вдоль его берегов, так и усилением русского влияния в странах бассейна Балтийского моря.

Бесспорно, что успехи Петра здесь были грандиозны. Он был одним из тех редких в России государственных деятелей, которые умели извлекать максимальную пользу из последствий войны. Трудно переоценить эти способности, редкостное сочетание государственного, полководческого и дипломатического дарования в одном человеке. Ништадтский мир 1721 года, заключенный со шведами, оказался подлинно триумфальным и наивыгоднейшим: за Россией навсегда были закреплены провинции Швеции на восточном берегу Балтики, причем Петром были не только возвращены территории, принадлежавшие России в начале XVII века, но и присоединены земли, ей не принадлежавшие (Эстляндия, Лифляндия, Выборг).

Умело играя на противоречиях партнеров и противников, Петр сумел расширить и сферу влияния России в Северной Германии. Военные, дипломатические, династические шаги России привели к тому, что русское присутствие и влияние в Мекленбурге, Голштинии, Курляндии стало истинной проблемой для стран, традиционно доминировавших на Балтике и в Германии: Дании, Швеции, Англии, Голландии. Игра на внутренних противоречиях и борьбе партий и группировок в Польше и Швеции позволила Петру фактически оккупировать Курляндию, геополитически тесно связанную с Ригой и Лифляндией, где стояли русские гарнизоны. В Швеции после Ништадтского мира были сильны реваншистские устремления, но они (после ограничения в 1720 году власти короля, в обстановке упорной внутренней борьбы) были в значительной степени подавлены действиями прорусской партии, делавшей ставку на голштинского герцога Карла-Фридриха – претендента на шведский престол – и стоявшего за его спиной Петра. В 1724 году сложная дипломатическая игра завершилась победой России – русско-шведский союз был торжественно подписан, и Швеция, казалось бы, окончательно была втянута в фарватер русской политики, как раньше Польша…

Смерть Петра стала важным политическим событием, ибо царь, как никто другой, играл ключевую роль в русской дипломатии, был подлинным руководителем внешней политики России в течение почти трех десятилетий.

Как всегда бывает в таких ситуациях, сразу же подняли головы противники России, да и на поверхность всплыли и стали для всех очевидны явные промахи Петра, недостатки его размашистой внешней политики. Стало ясно, что завоеванные в результате Персидского похода прикаспийские провинции – это тот жернов на шее, который России тащить было не по силам: очень дорого стоило содержание там большого оккупационного корпуса, пока еще были эфемерны «пользы» от новых территорий, а главное – были опасны политические перспективы в этой части мира. Персия, подвергшаяся нападению одновременно со стороны турок и со стороны афганцев, не могла быть надежным партнером, как и турки с афганцами. Как уже сказано выше, мир с Турцией был больше похож на передышку в драке, чем на мирное соседство.

Уже упоминалось, что сразу же после смерти Петра генерал-прокурор П.И.Ягужинский подал записку о состоянии России, в которой наряду с внутриполитическими проблемами, коснулся и внешнеполитических, прежде всего персидской. Он высказал сомнение в правильности восточной политики Петра в Прикаспии. Ягужинский считал, что нужно раз и навсегда определить, что делать с новозавоеванными персидскими провинциями. Уже первые годы оккупации показали, что эти провинции (Гилян и Мазандаран) было легче завоевать, чем удержать. Оккупационный корпус требовал огромных средств и пополнения людьми, которые в тяжелом климате («злом воздухе») умирали от болезней и гибли в стычках с местным населением. Ягужинский писал, что «надлежит не токмо рану пластырем одним лечить, но и разсуждать, как бы рана еще и хуже, а, наконец, и неисцеленною не показалась, и сему делу план положить настоит необходимая и время не терпящая нужда». И хотя генерал-прокурор, как мы видим, выражался осторожно и весьма туманно, смысл его высказывания был ясен: от персидских провинций нужно избавляться. Для преемников Петра задача прикаспийской политики в общем-то сводилась к следующему: как бы поскорее уйти из Персии, но так, чтобы не дать за счет этого усилиться Османской империи. А это как раз было непросто – развал Персидского государства был почти состоявшимся фактом и передать новозавоеванные территории было… некому.

Но все же положение на Востоке не было особенно драматичным, можно было ждать, терпеть и торговаться с позиции силы, которую никто за Россией в этом районе не отрицал.

Сложнее было положение на Балтике, которая была вроде бы «освоена» Российской империей. Суть проблемы состояла в том, что узкие места русской политики времен Петра, а именно курляндский и голштинский вопросы, стали благодаря непродуманной политике Екатерины I и ее окружения еще «уже».

Как известно, скандалом в Европе стала настойчивая попытка русского императора утвердиться в Мекленбурге. Петр выдал замуж за мекленбургского герцога Карла-Леопольда свою племянницу Екатерину Ивановну и, в сущности, взял герцога на свой кошт, поддержав его в борьбе с мекленбургским дворянством. В Мекленбурге на неопределенное время были размещены русские войска, и только сильнейшее давление на Россию со стороны Англии и других держав, боровшихся за влияние в Германии, вынудило Петра к началу 20-х годов XVIII века свернуть перспективное с имперской точки зрения «мекленбургское дело». Отчасти это компенсировалось другим – «голштинским делом», начало которому было положено, как уже сказано выше, в 1704 году, когда Дания, вступив в войну со Швецией, захватила Шлезвиг – провинцию Голштинского герцогства, чей молодой правитель Карл-Фридрих был тесно связан со шведским королевским домом.

Вмешательство России в спор Дании с Голштинией на стороне последней казалось в Петербурге весьма перспективным. Не без оснований историк М.А.Полиевктов писал, что голштинская проблема понятна, если учитывать общее направление течения в русских дипломатических сферах, имевших «в своей основе своеобразное понимание русских государственных задач на Балтийском море», а они формировались как имперские, позволявшие России добиться господства на Балтике. Голштинский кризис, активно раздуваемый Россией, был выгоден ей для решения этих имперских задач. Особые ожидания в Петербурге связывали с возможным наследованием шведского престола голштинским герцогом Карлом-Фридрихом – внучатым племянником Карла XII и единственным мужчиной шведской династии. Объявленный осенью 1724 года женихом Анны, старшей дочери Петра, Карл-Фридрих казался вполне управляем, и в перспективе с заключением брака герцога и Анны Петровны замаячила династическая уния Швеции и России, первую скрипку в которой играла бы, конечно, Россия.

Но Петр не обольщался достигнутыми успехами и открывшимися возможностями. Он видел немало сложностей на пути «укрощения» Дании, а также могучей антирусской партии в Швеции. Петр понимал, что Англия и ее союзники сделают все возможное, чтобы не допустить русской гегемонии на Севере. И поэтому он не спешил, вел сложную многоходовую политическую игру, секрет которой умер вместе с ним в январе 1725 года.