Дар психотерапии - Ирвин Д. Ялом

Я уверен, что мои наблюдения очень важны и что я должен воспользоваться ими в процессе терапии. Но как? Как я смогу сделать это, не причинив ей боли и не заставив ее закрыться? Не вызвав защитной реакции? Один из принципов, который снова и снова оказывается полезным, заключается в том, чтобы ковать, когда железо уже остыло — иными словами, дать ей обратную связь об этом поведении, когда она будет вести себя иначе.

Например, однажды, рассказывая о свадьбе своей младшей сестры, она горько расплакалась. Жизнь проходила мимо нее; все ее подруги выходили замуж, в то время как она не делала ничего, только старела. Быстро взяв себя в руки, она начала радостно улыбаться и извинилась за то, что «была ребенком» и позволила себе так опуститься в моем кабинете. Я воспользовался этой возможностью, чтобы рассказать ей, что извинения не только не нужны, но напротив, особенно важно для нее поделиться со мной своим отчаянием.

«Я ощущаю себя гораздо ближе к вам сегодня, — сказал я. — Вы выглядите гораздо более настоящей. Как будто бы теперь я действительно знаю вас лучше, чем когда-либо».

Молчание.

«Что вы думаете, Бонни?»

«Вы имеете в виду, что я должна перестать сдерживаться, чтобы вы почувствовали, что знаете меня?»

«Я вижу, как вам это представляется. Позвольте мне объяснить. Когда вы приходите в мой кабинет, у меня появляется чувство, что вы искритесь и развлекаетесь; но каким-то образом я чувствую, что очень далек от настоящей вас. В это время вы находитесь в возбуждении, которое очаровательно, но оно же становится преградой, разделяющей нас. Сегодня все иначе. Сегодня я чувствую, что действительно связан с вами — и у меня есть подозрение, что это именно тот тип связи, который вам нужен в ваших социальных отношениях. Скажите, моя реакция кажется вам странной? Или знакомой? Кто-нибудь уже говорил вам нечто подобное? Возможно ли, что то, что я сейчас говорю, имеет какое-либо отношение ко всему, что происходит с вами в других взаимоотношениях?»

Другая связанная с этим техника задействует возрастные этапы. Иногда я воспринимаю пациента в той или другой возрастной категории и стараюсь найти приемлемый способ для того, чтобы поделиться этим с пациентом, обычно объясняя что-то, когда ощущаю, что пациент находится в подходящей возрастной категории. Некоторые пациенты находят эту концепцию особенно значимой и часто могут следить за собой, отмечая, на сколько лет они себя чувствуют в течение данного сеанса.

Страх смерти всегда лежит у поверхности. Он преследует нас в течение всей жизни, и мы создаем защитные барьеры — многие из которых основаны на отрицании — с тем, чтобы помочь нам справиться с осознанием смерти. Но мы не можем не думать об этом. Страх смерти проникает в наши фантазии и сны. Внезапно проявляется в каждом кошмаре. В детстве, когда мы были поглощены мыслями о смерти, одна из самых главных задач, связанных с общим развитием, заключалась в том, чтобы справиться со страхом забвения.

Смерть незримо присутствует на каждом курсе терапии. Не замечать ее присутствия означало бы, что она слишком ужасна для того, чтобы ее обсуждать. Но большинство терапевтов избегает прямого обсуждения смерти. Почему? Некоторые — потому, что не знают, что с этим делать. «Какой в этом смысл? — говорят они. — Давайте лучше вернемся обратно к невротическому процессу, туда, где мы можем что-то предпринять». Другие — сомневаются в том, что смерть имеет какое-либо отношение к терапевтическому процессу, и следуют совету великого Адольфа Мейера, советующего не чесать там, где не чешется. Другие же просто отказываются привнести в терапию то, что вызывает еще большую тревогу у и без того тревожных пациентов (а также и у терапевтов).

Но все же существует несколько здравых причин, по которым мы должны в рамках курса терапии смотреть в лицо смерти. Прежде всего, держите в уме то, что терапия — это глубокое и всестороннее изучение образа и значения жизни другого; принимая во внимание центральную роль смерти в нашем существовании и то, что жизнь и смерть взаимозависимы, как вообще возможно не замечать ее? С самого начала письменной истории люди осознали, что все увядает, что мы ужасаемся этому увяданию и что мы должны найти такой путь, чтобы жить вопреки страху и увяданию. Психотерапевты не могут позволить себе игнорировать важнейший вывод многих великих мыслителей — для того, чтобы научиться хорошо жить, нужно научиться хорошо умирать.

Большинство работников психического здоровья, склонных к умиранию, во время своего обучения получили совет прочитать рассказ Толстого «Смерть Ивана Ильича». Иван Ильич, бюрократ и низкая душа, умираете агонии, и случайно в конце своей жизни он озарен поразительным инсайтом: он осознает, что плохо умирает, потому что плохо жил. Его инсайт порождает невероятное личное изменение, и в последние дни жизнь Ивана Ильича наполнена миром и осмысленностью, которой он никогда не достигал прежде. Во многих других великих литературных трудах содержится похожее послание. Например, в романе «Война и мир» протагонист автора, Пьер, преображается из-за отмены расстрела в последнюю минуту. Скрудж в «Рождественской песне» внезапно становится новым человеком не из-за святочного веселья; скорее его перерождение происходит в тот момент, когда дух будущего позволяет ему взглянуть на собственную смерть и на то, как незнакомые люди ссорятся из-за его имущества. Послание во всех этих работах просто и основательно: хотя материальная сторона смерти разрушает нас, сама идея смерти может нас спасти.

В те годы, когда я работал со смертельно больными пациентами, я наблюдал, как многие из них, сталкиваясь со смертью, претерпевали значительные и позитивные личностные изменения. Они ощущали, как становятся мудрее; переоценивали свои жизненные приоритеты и перестали уделять внимание жизненным тривиальностям. Как будто бы рак исцелял невроз — казалось, что фобии и травматические межличностные тревоги просто растаяли.

Мои студенты всегда наблюдали за группами пациентов, страдающих от рака, которые я вел. Обычно в учебном институте группы соглашаются на наблюдение, но делают это достаточно неохотно и очень часто с какой-то затаенной обидой. Но этого не скажешь о моих группах смертельно больных пациентов! Напротив, они приветствовали возможность поделиться тем, чему они научились. «Но как же жалко, — слышал я, как сокрушались многие пациенты, — что мы должны были ждать того момента, когда наши тела поражены раком, чтобы научиться жить».

Хайдеггер рассуждал о двух формах существования: повседневной и онтологической. В повседневной форме мы поглощены и отвлечены материальным окружением — мы полны удивления от того, каковы вещи. В онтологической форме мы сконцентрированы на существовании как таковом — иными словами, мы исполнены удивления, что вещи есть. При существовании в онтологической форме — области вне повседневных забот — мы пребываем в состоянии особой готовности к личному изменению.

Но как мы переходим от повседневной формы к онтологической? Философы часто говорят о «пограничном опыте» — необходимом опыте, который выводит нас из состояния «повседневности» и приковывает наше внимание к самому «бытию». Одно из самых сильных пограничных переживаний состоит в конфронтации со своей собственной смертью. Но как же использовать пограничный опыт в ежедневной клинической практике? Каким образом терапевт получает необходимое средство для изменения, доступное в онтологической форме у пациентов, не ожидающих близкой смерти?