Загадочная Коко Шанель - Марсель Эдрих

— Я не могла подписывать чеки, — говорила Коко, — так как еще не достигла необходимого возраста.

Ей было около тридцати. Она была всегда начеку, когда вспоминала это время. В общем, она вычеркнула десять лет жизни, годы, проведенные в Мулене и Компьене. Восемнадцать лет она отпраздновала на авеню Габриэль в своем первом ателье. Она говорила:

«Они (Этьен и Бой) решили подарить мне ателье, как подарили бы игрушку: пусть развлекается, потом увидим. Они не понимали, как это важно для меня. Это были очень состоятельные люди, игроки в поло. Они ничего не понимали в маленькой девочке, которая, впрочем, и сама не понимала, что с ней произошло. Это была невообразимая неразбериха».

Всегда тот же миф о маленькой девочке, на которую неожиданно свалилась удача, тогда как на самом деле она терпеливо и долго все подготавливала. Покидая Мулен, она уже знала, что будет делать то, что началось со шляп на авеню Габриэль. Не переставала об этом думать.

— Наконец мы здесь! — признался президент Помпиду своему другу, которого принял в Елисейском дворце в день, когда туда водворился.

Коко испытывала это полное счастье, когда впервые вошла к себе, на авеню Габриэль.

«Итак, я что-то сделала совсем одна. Дом Шанель. Меня никто не финансировал. Он никому ничего не стоил. У меня было поручительство в банке, которое я никогда не превышала. Я все сделала, все подняла сама. Сама зарабатывала состояния и сама их тратила. Я изобрела духи Шанель. Чего только не сделала! Никто не знает всего, что я изобрела. Я совершила революцию. Но мне повезло. Все было готово для этого».

В 1938 году, меньше чем через 30 лет после дебюта Коко в мире моды, Дом Шанель продавал 28 000 платьев в Европе, в Южной Америке и на Ближнем Востоке. У нее было занято 4000 работниц.

Она говорила:

«Как я умудрилась сделать все, что сделала, и в то же время жить жизнью, полной любви. Жизнью, наполненной любовью куда больше, чему женщин, которых я вижу? Как могут они так жить?»

Иногда она грезила, и тогда естественно появлялся Пьер Декурсель, чтобы поддерживать ее иллюзии. Верила ли она им?

Ее торговля шляпами очень быстро стала процветать. Вскоре она «переманила» у Каролин Ребу[94] ее знаменитую первую мастерицу Люсьенн.

— Как только я поняла, — говорила она, — дело пошло.

Она зарабатывала деньги, становилась независимой, была счастлива, любила Кейпела. Почему она не вышла за него замуж?

Он знал. Знал все, что она так неистово старалась скрыть. Во всяком случае, прежде чем думать о браке с ним, она должна реабилитировать себя, добившись успеха. Могущество денег заключается и в том, что они восстанавливают репутацию и даже чуть ли не девственность. Это она тоже усвоила. Между 1910 и 1914 годом, лет в 30 она прожила лучшие годы жизни. Именно эти годы, по ее замыслу, должны были лечь в основу оперетты «Коко». С Боем Кейпелом она стала известной и даже модной в свете. При Бальсане ее известность была скромнее. Правда, и тогда о ней уже говорили, но куда меньше, чем когда она стала выезжать с Боем Кейпелом, который всегда был в центре внимания. Его имя появлялось в газетах. Теперь определенная пресса посвящала ему первые полосы: «Счастье Боя под угрозой!». Или: «Тайна Боя зовется Коко».

Все, что рассказывали о ней, даже если это не занимало еще восьми полос, помогало продавать ее первые шляпы. Схватив свой шанс, с поразительной прозорливостью и хладнокровным весельем она эксплуатировала его. С самого начала, настоящая крестьянка, она заставила свой талант приносить плоды. Она брала огромные деньги с дам, которые чтобы, попялить на нее глаза, приходили мерить шляпы. Теперь никто не эпатировал ее. А чтобы внушить почтение к себе… Из своего нелегкого познания Всего-Парижа она усвоила среди прочего, что богатые признают только одну цену — самую высокую. Как должна была она веселиться, продавая свои шляпы! Колпаки, купленные в Галери Лафайет (вскоре у поставщиков из Галери появились немалые барыши) за сущие пустяки, украшенные какой-то штуковиной, и держите, мадам, это для вас… Думая про себя: идиотка, так как ты слишком глупа, чтобы сделать это сама, плати! Плати же!

Она много выезжала. К этому времени, может быть, до шляпного «завода», относится ее первый ужин у «Максима», о котором она так забавно рассказывала:

«Мне сказали, что у «Максима» бывают кокотки. Дамы (порядочные) не ходят в ресторан. Я любила кокоток. Они были чистые».

Постоянный лейтмотив: дамы полусвета чистые. Как не вспомнить диалог Жижи и ее бабушки Мадам Альварец из романа Колетт:

«Мадам Альварец: Ты хотя бы помылась?

Жижи: Да, бабушка, лицо.

Мадам Альварец: Лицо в крайнем случае ты можешь отложить на завтра, но уход за нижней частью тела — это достоинство женщины».

Когда Коко в первый раз ужинала у «Максима» (в 1913 году — я была маленькая девочка) там было много кокоток. Ее сопровождало трое господ:

«…Среди них невозмутимый англичанин. Одна пара села за соседний стол. Тут же появилась какая-то женщина:

— Выйди на минуту! — сказала она мужчине.

— Оставь меня в покое! — ответил он.

Она разбила бокал и его ножкой принялась кромсать лицо мужчины. Все было залито кровью. Я немедленно спряталась (она сделала вид, что сползла под стол). Взбежала по маленькой винтовой лестнице, которую вы должны знать (нет). Вошла в комнату и спряталась под стол, покрытый скатертью. Я не хотела видеть эту драку, эту кровь. Какой ужас! Я плакала, потому что трое мужчин, с которыми я была, не вмешались. Они заботились только о том, чтобы их не забрызгало кровью.

Очень влюбленный в меня англичанин спросил, куда я исчезла.

— Вернулась домой, — ответили другие.

— От нее, — сказал он, — можно ждать чего угодно.

Чтобы выяснить это, он пошел искать меня. Поднялся по лестнице. Вошел в комнату, где я пряталась. Приподнял скатерть (она подняла скатерть, нагнулась, чтобы закричать, как англичанин): «Коко! Покажись!».

Я вылезла, но не хотела возвращаться вниз.