Звездный штрафбат - Николай Бахрошин

Теперь поговаривали о том, что взводы и отделения будут переформировывать, наше пополнение из солдат-ветеранов изменило раскладку сил в казарме роты, и уголовные заранее щелкали зубами. В общем, наверное, как и в любом штрафбате — противостояние солдат и уголовных с прослойкой из политических. Нас, солдат, урки пока что почти не тревожили, присматривались с настороженностью, как это они умеют, а вот прослойке доставалось по полной программе. На них отыгрывались…

— А «политиков» много в батальоне? — спросил я.

— Хватает…

— Никогда не видел живых террористов…

— И не увидишь! Откуда здесь взяться террористам? В основном, все по линии УОС — религиозные выступления, национальные идеи и все такое… Спаситель, например, сел за пропаганду неадаптированных текстов «Евангелия», Пузо — за буддизм, Расист — за арийскую идею, у нас каждой твари по паре… Пока вы тут, в армии, воюете с дальними, «осы» там, на гражданке, тоже объявили войну своего рода. Любая независимая мысль выкорчевывается на корню еще на стадии прорастания, вот такая у нас свобода слова…

— Понятно.

Остальных я пока не знал, а со Спасителем уже познакомился. Удостоился благословения. Их он раздавал всем подряд с невозмутимым достоинством архипастыря. Огромный мужичина, широкий в кости и сухой телом, с напряженными глазами фанатика. Колоритный тип… Действительно, каждой твари по паре…

Цезарь оторвался от третьего надраенного крана, отошел на шаг в сторону, критически оглядел его с одной стороны, потом — с другой.

— Нормально, — одобрил я с подоконника. — Если тебе было сказано, чтоб блестели, будто у кота яйца, то сойдет.

— Откуда ты знаешь, как мне было сказано?

— Живу долго, знаю много, — пояснил я. — А служу, мне кажется, еще дольше…

Цезарь еще раз критически оглядел кран с разных ракурсов:

— Думаешь, у кота яйца так блестят?

— Примерно. Кто его знает, как там они блестят, кто их когда разглядывал?

— Логично…

Цезарь принялся за четвертый кран, щедро намазывая его зубной пастой.

— Нет, формально у нас, конечно, политических заключенных нет, мы ведь живем не в диком двадцатом, а в просвещенном двадцать втором веке, — неторопливо рассуждал он, язвительно усмехаясь собственным словам. — В конце концов, нарушение политкорректности — тоже уголовно наказуемое деяние. Так что никакой политики, всего лишь социально-опасные элементы, как и те, что подделывают кредитные карточки или сливают компенсаторную жидкость со звездолетов. В двадцатом веке у нас, русских, был такой правитель, товарищ Сталин, отец всех народов и друг всех детей… — Цезарь на мгновение задумался, — или наоборот — отец всех детей и друг всех народов… — определил он. — Не важно, словом. Так вот друг и отец просто взял и разделил всю страну на политических и уголовных. Так и правил: кесарю — кесарево, блатным — Уголовный кодекс, а остальным, в порядке предупреждения и профилактики, — осиновый кол, как потенциальным врагам народа. По крайней мере, все ясно как белый день… А вот современные продвинутые политики никак не хотят сознаваться, что единомыслие в нашем обществе случается только в сладких снах господ из сенатских комиссий. Это, по моему скромному разумению, термин «единомыслие» происходит в первую очередь от слова мысль, а вот уважаемое правительство выводит его из принципа «равнение на середину»… Так и валим всех в одну кучу: и террористов, и религиозных проповедников, и сетевых мошенников, и торговцев «кваком» и марихуаной… Впрочем, тебе это, наверное, неинтересно?

— Ты забываешь, что я тоже русский, так что немного слышал про всеобщего товарища Сталина, — напомнил я. — Так же, как и про партайгеноссе Гитлера, и гражданина Муссолини, и прочих преобразователей XX века, послуживших отправной базой для нынешней звездной демократии. Когда-то я учился на историка…

— Историка? — Цезарь удивленно вскинул аккуратные брови. — А говорили, что ты был офицером, и в немалых чинах… Я слышал — десантник, герой, весь из себя, заслуженный, как медный котелок в шкафу у старого дедушки…

Я усмехнулся. Всего день в расположении части, а все, оказывается, уже всё знают. У хатасов на Усть-Ордынке подобный способ передачи информации назывался «кадыл ханук», что в приближенном переводе означает — «длинное ухо, которое ловит слухи, распространяющиеся, словно огонь по сухой траве». Совершенно неконтролируемый способ распространения, пожалуй, только их великий предок Чингис успешно боролся с длинными ушами радикальным методом укорачивания языков…

— Офицером я тоже был. Офицером, пожалуй, дольше, — уточнил я. — Тебе сколько намотали, если не секрет?

— Не секрет. Даже не военная тайна. Десятку строгого, — без стеснения сознался он.

— Мне — восемь.

— Тоже немало, — сказал Цезарь.

— Еще бы! Если учесть, что я сегодня узнал — срок наказания нам засчитывается только во время проведения боевых операций, то, скажу откровенно, шансов выбраться отсюда у нас немного. Восемь или десять месяцев на боевых — это куда больше среднестатистического выживания.

— Ранить могут, — с надеждой подсказал Цезарь. — Тогда срок списывается.

— Ты видел, что остается от человека, когда в него попадает плазменно-разрывная пуля? Если это можно назвать ранением, то меня, с тем же успехом, императором Млечного Пути.

— А бронекостюмы? Они же, говорят, выдерживают прямое попадание пулеметной очереди?

— Выдерживают, — подтвердил я. — Но тоже до поры до времени…

— А потом?

— Потом им это надоедает.

— И когда перестают выдерживать…

— Тогда в человека попадает плазменно-разрывная пуля… — подхватил я. — Ты никогда не видел грецкий орех, взрывающийся изнутри? Примерно все выглядит именно так.

— На теоретических занятиях нам этого не говорили, — задумчиво протянул Цезарь.

— Может, решили не лишать вас сюрпризов практики, — предположил я. — Впрочем, бывают ожоги, или контузии, или осколком черканет аккуратненько, такое тоже случается, — добавил, чтобы его утешить.

Цезарь в ответ только вздохнул и с ожесточением взялся надраивать кран.

Я прикурил другую сигарету. Сидел и смотрел в окно, как нескончаемый ветер гоняет песок по пустому плацу. Сверху, со второго этажа казармы, было видно, как за забором части вкрадчиво шевелится серо-рыжее море песка, над которым одиноко плавится бело-желтое солнце…

«Что же это за планета такая? — подумал я в очередной раз. — Дыра дырой… «За семью морями, за семью горами, шли солдаты с песней, топали ногами!» — припомнил я строчки из какой-то дурацкого шлягера. Вот и притопали, а проще говоря — докатились…

— А страшно бывает там, на боевых операциях? — вдруг спросил Цезарь.

— Привыкнуть надо, — уклончиво ответил я. — Человек ко всему привыкает, этим он и отличается от животных, непонятно только — в лучшую или худшую сторону… Страшно, конечно. Сначала — особенно страшно. Кажется, что все пули и ракеты летят именно в тебя, а каждый лазерный луч нащупывает тебя персонально… Этот страх даже не от головы идет, что-то на уровне подсознания, тихий ужас подкорки и позвоночных нервов… Потом немного привыкаешь, — ради справедливости добавил я. — Привыкаешь прятать свой страх, а голову занимать множеством тактических мелочей, вроде перебежек, прицеливаний и горизонтально-вертикального планирования…