История с кладбищем - Нил Гейман

Она пожала плечами.

— Кто это всё устроил?

— Так всегда само получается, — ответила она. — Живые, может, и не помнят, но мы всегда… — Она осеклась и радостно вскрикнула: — Смотри!

Никт никогда не видел живых лошадей, только в книжках с картинками, но белый конь, который приближался к ним, цокая копытами, совсем не походил на то, какими он их себе представлял. Этот оказался гораздо крупнее, и морда у него была вытянутая и серьёзная. На коне без седла восседала всадница в длинном сером платье, мерцавшем под декабрьской луной, как покрытая росой паутина.

Всадница остановила коня посреди площади и легко соскользнула на землю. Какое-то время она молча стояла и смотрела на собравшихся. А потом присела в реверансе.

Все как один поклонились или сделали ответный реверанс, и танец начался снова.

— Госпожа, что всех добрей, возглавляет макабрей. — пропела Лиза Хемпсток и закружилась в танце, уходя всё дальше от Никта. Они прыгали в такт музыке, кружились и выбрасывали ноги в стороны. Всадница кружилась и плясала вместе со всеми. Даже белый конь мотал головой и переступал с ноги на ногу.

Музыка ускорилась, и танцоры тоже. Никт с трудом переводил дух, но не хотел, чтобы кончался танец: макабрей, танец живых с мёртвыми, танец со Смертью. Никт улыбался, и улыбались все вокруг.

Иногда, кружась по саду, он замечал среди танцующих даму в сером платье.

Все, все танцуют! Едва подумав так, Никт понял, что ошибается. Из тени старой ратуши на них смотрела неподвижная чёрная фигура.

Была ли на лице Сайлеса тоска, печаль или что-то другое?.. Лицо опекуна казалось совершенно непроницаемым.

Никт крикнул:

— Сайлес!

Он надеялся, что опекун подойдёт к ним, присоединится к танцу, порадуется вместе со всеми. Однако, услышав своё имя, Сайлес отступил глубже в тень и скрылся из виду.

— Последний танец! — крикнул кто-то, и музыка стала медленной и торжественной.

Живые и мёртвые встали в пары. Никт протянул руку и обнаружил, что касается дамы в паутинном платье и смотрит в её серые глаза.

Она улыбнулась.

— Здравствуй, Никт!

— Здравствуйте. — сказал он и начал танцевать. — Я не знаю, как вас зовут.

— Имена не так уж важны.

— Мне ужасно нравится ваш конь. Такой огромный! Я и не знал, что кони бывают такие большие.

— В нем хватит кротости, чтобы унести на своей широкой спине самых могучих из людей, и хватит силы для самых крошечных.

— А можно мне на нём прокатиться? — спросил Никт.

— Когда-нибудь прокатишься, — сказала она, и её паутинный подол блеснул. — Однажды. Рано или поздно на него садятся все.

— Обещаете?

— Обещаю.

На этом танец закончился. Никт поклонился партнёрше и вдруг почувствовал страшную усталость, будто плясал много часов подряд. Все мышцы болели, дышалось с трудом.

Где-то пробили часы. Никт посчитал удары: двенадцать. Они протанцевали двенадцать часов, сутки… или нисколько?

Никт огляделся. Мёртвые куда-то делись, да и Всадницы на белом коне тоже не было видно. Остались лишь живые, и те уже расходились по домам — сонно, неуклюже, словно не вполне очнувшись от глубокого сна.

Городскую площадь, как после свадьбы, усеяли крошечные белые цветочки.

Никт проснулся в гробнице Оуэнсов с радостным чувством. Ему не терпелось поделиться всем, что он увидел и узнал!

Когда встала миссис Оуэнс, Никт заявил:

— Прошлой ночью было здорово!

— Да неужели?!

— Мы танцевали. Все. В Старом городе!

— Вот-те раз! — возмутилась миссис Оуэнс. — Танцевали, надо же! А ты ведь знаешь, что тебе запрещено выходить в город!

Никт знал, что когда мать в таком настроении, с ней лучше не спорить, и молча проскользнул сквозь стену гробницы навстречу сумеркам.

Он поднялся к чёрному обелиску и надгробному камню Иосии Уордингтона. С этого возвышения было удобно смотреть на Старый город и огни домов.

Рядом возник Иосия Уордингтон.

— Вы открыли танец. С мэром. Вы с ней танцевали! — сказал Никт.

Иосия Уордингтон посмотрел на него, но промолчал.

— Я видел!

— Мальчик, мёртвые и живые не встречаются. Мы не связаны с их миром, они — с нашим. Если мы и танцевали вместе данс-макабр, танец смерти, не стоит об этом рассказывать, тем более живым.

— Но я такой же, как вы.

— Пока нет, мальчик. Тебе ещё жить и жить.

Наконец Никту стало ясно, почему он оказался на площади среди живых, а не спустился с друзьями с холма.

— Кажется, я понял…

Он сбежал по холму со всех ног, как обычный десятилетний мальчик, который очень спешит, споткнулся о могилу Дигби Пула (1785–1860, «Я дома — ты в гостях») и чудом не упал. Только бы Сайлес его дождался! Мальчик добрался до часовни и сел на скамью.

Рядом что-то шелохнулось, хотя он не услышал ни звука.

Опекун сказал:

— Добрый вечер, Никт.

— Ты был там вчера! Только не говори, что не был и ничего не знаешь, я тебя видел.

— Да, был. — ответил Сайлес.

— Я танцевал с ней. С Всадницей на белом коне.

— Неужели?!

— Ты видел! Ты на нас смотрел! На живых и мёртвых! Мы танцевали! Почему никто не хочет об этом говорить?

— Потому что у людей бывают тайны. Потому что не обо всём можно говорить. Потому что люди многое забывают.

— А тебе, значит, можно? Мы же говорим!

— Я не танцевал.

— Но смотрел.

— И не понимал, что вижу.

— Я танцевал с Всадницей, Сайлес! — воскликнул Никт.

И вдруг ему показалось, что опекун очень-очень огорчился. Мальчик испугался, словно ненароком разбудил спящую пантеру.

— Разговор окончен. — только и сказал Сайлес.

Никт мог поспорить — в голове у него возникла сотня возражений и вопросов, хоть он и знал, что произносить их неразумно, — но его внимание привлекло нечто: тихий шелест, нежный и лёгкий, как пёрышко, холодное прикосновение к лицу.

Он начисто забыл про танец; страх сменился восторгом.

— Сайлес, смотри! Снег идёт! — Никт видел снег третий раз в жизни. Радость переполнила его, не оставив места другим мыслям и чувствам. — Самый настоящий снег!

кромная вывеска в гостиничном вестибюле объявляла, что на этот вечер зал «Вашингтон» заказан частной организацией. Какой именно, не объяснялось. Впрочем, даже если бы вы заглянули внутрь, яснее бы вам не стало. Вы бы, однако, сразу заметили, что среди участников собрания нет ни одной женщины: только мужчины, которые за круглыми обеденными столами доедали десерт.