Битва двух империй. 1805-1812 - Олег Соколов

Уже упомянутый Борис Муравьев совершенно справедливо отметил: «В страхе, как бы не сорвался его проект, Александр оставил в руках англичан мыс Доброй Надежды и, что просто невообразимо, — Мальту. В этот момент он мог бы потребовать как компенсацию за огромные жертвы, на которые он вел свою страну, по крайней мере, немедленное возвращение острова Мальты ордену под суверенитетом и протекторатом России. Ничего подобного не было сделано. Сам дающий, он действовал так, как жалкий проситель». Даже Чарторыйский, один из самых ревностных сторонников союза с Англией, изумленный наглыми требованиями британских министров, вынужден был написать, что Англия «хочет направлять континент в своих собственных целях и не заботиться ни об общем положении вещей, ни о мнении других держав». Но ничто не могло остановить поистине одержимую, не знающую никаких доводов разума жажду Александра воевать с Францией. Царь молча снес все оскорбительные, презирающие интересы России требования Уильяма Питта.

Результатом миссии Новосильцева и последовавших за ней переговоров было подписание 30 марта (11 апреля) 1805 г. в Петербурге англо-русской конвенции, которой предусматривалось создание «общего союза» против Франции. Россия брала на себя обязательство выставить 115 тысяч солдат для боевых действий против Наполеона. Интересный факт: было прописано, что Австрия выставит для ведения войны 250 тысяч человек, хотя согласие австрийцев еще даже не было получено. Можно сказать, что все обязательства, как военные, так и послевоенные, брала на себя Россия. Англичане же обещали лишь участвовать в войне своими морскими и сухопутными силами, а также выплатить субсидии участникам коалиции. Но дело в том, что английский флот и так без всяких договоров вел войну на море, сухопутных же сил англичане почти не выставили, а субсидии России были выплачены не полностью и с опозданием.

Так фактически родилась Третья коалиция, хотя Австрия так и не соглашалась выступить вместе с русскими и англичанами.

В этот момент Наполеон вёл активную подготовку к десанту в Англию. На берегу Ла-Манша он сосредоточил более 150 тысяч солдат, которые готовились переправиться через пролив и нанести решительный удар по врагу. Пока в Булони, где находился основной лагерь французских войск, активно готовили десантные суда, пока эскадры линейных кораблей и фрегатов сосредотачивались для того, чтобы атаковать английский флот в проливе и дать дорогу армии вторжения, Наполеон предпринял поездку в Италию. Здесь, в Милане, столице Итальянского королевства, должна была произойти торжественная коронация Наполеона, на этот раз — как короля Италии[24].

26 мая в миланском соборе состоялась коронация, которая если не затмила, то, по крайней мере, сравнялась блеском с церемонией в Нотр-Дам. Для торжественного ритуала из церкви Сан-Джованни в Монце в сопровождении эскорта гвардейцев была доставлена священная реликвия — корона лангобардских королей. Возлагая на свою голову древнюю железную корону, Наполеон громко, так что звуки его слов гулко отдались под сводами собора, произнес по-итальянски сакраментальную фразу первых королей Италии: «Господь мне ее дал, и горе тому, кто ее коснется!»

Звон колоколов миланской коронации отозвался сигналом тревоги в монархической Европе. Провозглашение Наполеона королем Италии, присоединение Генуи и Лукки прежде всего не на шутку обеспокоили австрийских политиков, чувствительных ко всему, что касалось итальянских дел.

Эти новости пришли в столицу Австрии, когда Александр I усилил своё дипломатическое давление на австрийцев. Подписав договор с Англией, он уже не мог отступать и в самой категоричной форме требовал от австрийского императора вступить в коалицию. «Неужели Австрия хочет спокойно, не приготовясь к войне, не приняв мер безопасности, ожидать появления Бонапарта в средоточии ее Монархии и подписать унизительный для нее мир? Неужели страх, вселяемый в нее честолюбцем, сильнее надежды на Мое содействие? — писал Александр русскому послу в австрийской столице, не скрывая своих эмоций. — Объявите Венскому Двору, что вместо обещанных Мною 115 000 даю ему 180 000 войск».

Под нажимом Александра, опасаясь усиления Французской империи в Италии, надеясь на британские субсидии, австрийцы, наконец, сдались и согласились выступить против Наполеона. 16 июля 1805 г. в Вене был принят план совместных военных действий в предстоящей кампании. Окончательно союзный трактат был подписан 28 июля (9 августа) 1805 г. австрийским послом в Петербурге графом Стадионом. Еще раньше, 14 января 1805 г., был подписан русско-шведский договор о военном союзе, а 10 сентября 1805 г. — договор между Россией и Королевством Обеих Сицилий (Неаполем). Наконец 3 октября 1805 г. был заключен англо-шведский союзный договор. Он был подписан позже всех остальных, так как шведы затребовали субсидии, значительно превосходящие те, которые привыкли давать англичане, и компромисс был достигнут только после долгого торга. Третья коалиция против Франции была создана.

В русском обществе не было единого мнения по поводу предстоящей борьбы. Александра поддерживали англофилы и часть правительственных кругов. Воинственную позицию заняли ответственные дипломатические представители страны за границей: С. Р. Воронцов в Лондоне, А. К. Разумовский в Вене, Д. П. Татищев в Неаполе, А. Я. Италинский в Константинополе. Однако даже среди высшего общества были и ярые противники вступления России в войну. К ним относились: министр коммерции граф Н. П. Румянцев, министр просвещения граф П. В. Завадовский, министр юстиции князь П. В. Лопухин, министр финансов А. И. Васильев, член Непременного совета князь А. Б. Куракин, обер-гофмейстер граф Толстой, граф Ф. В. Ростопчин и многие другие. Каждый из них выдвигал свои резоны, согласно которым России не следовало ввязываться в европейскую драку. Так, А. И. Васильев говорил о плохом состоянии русских финансов, П. В. Завадовский отмечал, что война будет сопряжена с огромными расходами, а Ростопчин вообще категорически заявлял: «…Россия опять сделается орудием грабительской английской политики, подвергая себя войне бесполезной».

С другой стороны, значительная часть дворянства поддерживала царя, не спрашивая, почему и зачем он начинает войну. В своем дневнике молодой чиновник Степан Петрович Жихарев записал: «Государь, вероятно, знает и без того, что мнение Москвы состоит единственно в том, чтоб не иметь никакого мнения, а делать только угодное государю, в полной к нему доверенности».

Молодые офицеры, как им и положено, храбрились. Вообще, следует отметить, что в ту эпоху армия смотрела на войну совершенно иначе, чем в XX или XXI веке. Относительно небольшие, по меркам современности, технические средства уничтожения той эпохи, эффектные мундиры, торжественная красота генеральных сражений с их развевающимися знаменами и военной музыкой и, наконец, возможность отличиться в бою, получить высокий социальный престиж приводили к тому, что для профессионалов война была событием скорее желанным, чем пугающим. Особенно это чувствовалось в тех армиях, которые привыкли побеждать. Русская армия, овеянная победами Суворова, не сомневалась в успехе. «Трудно представить, какой дух одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идем прямо в Париж», — вспоминал гвардейский офицер И. С. Жаркевич.