Далекий гость - Василий Никанорович Радин

— Сугубов, не надо так! — нахмурив брови, сказал Камаев.

«Почему он говорит это Сугубову, а не мне? — мелькнуло в голове Люды. — Решил совсем не замечать меня? А я, глупая, из-за него осталась здесь…»

— Надо запить, запить кашель! — торопливо сказал Сугубов, не обращая внимания на слова Камаева, и подал ей стакан.

— Сугубов перестаньте! — уже зло проговорил Камаев.

«А я не человек, что ли? — возмущенно подумала Люда. — Почему он все решает через Сугубова?» — со злой решимостью она выпила остатки и, оглушенная крепким ликером и громким голосом возмущенного Камаева, свалилась головой на стол.

— Вы не уважаете женщину! — слышала она над собой резкие, осуждающие слова. — Значит, вы не уважаете людей!

— Михаил Иванович, простите, пожалуйста! — виноватым голосом оправдывался Сугубов. — Я по нашему мордовскому обычаю… Все у нас так делают.

— Если это обычай, то он очень дик, и его надо с корнем вытравлять! — уже не так гневно говорил Камаев. — Ну ладно, пора ехать, — он коснулся рукой плеча Люды. — Поедемте, мы вас довезем до дома.

Люда с трудом подняла голову. У нее все плыло перед глазами, а в голове шумело, как перед большой грозой. Люда молча кивнула и хотела встать, но тут же опустилась, словно кто пригнул ее обратно к столу.

— Принесите холодной воды, — сказал Камаев Сугубову.

— Михаил Иванович, — тот не тронулся с места. — Нельзя ей в такой кофточке ехать. Сейчас придет уборщица, и я пошлю ее за одеждой.

Наступило молчание. Камаев, очевидно, что-то решал.

— До свидания! — ни на кого не глядя, резко проговорил он и направился к выходу.

Когда смолк грохот колес удалившейся тележки, Люда сразу вспомнила о доме. Ее охватила гнетущая тоска. Да, она немного отдохнет и пойдет домой. Скорее, скорее отсюда, из этого места, где она так нехорошо вела себя.

Раздался скрип закрываемой двери. Люда подняла голову и увидела, что Сугубов накидывает дверной крючок. Она с недоумением посмотрела на него, не сразу поняв происходящее. А когда увидела приближающиеся к ней пьяные глаза, в испуге отшатнулась и, вцепившись руками в край стола, попробовала подняться, но грузное тело навалилось на нее…

Очнулась она, когда вновь скрипнула дверь. А ей даже не хочется смотреть, кто пришел: не все ли равно. Вошедший подошел к кровати, склонился над ней и она увидела обвязанную бинтами голову партизана из медсанбата и вздрогнула, раскрыв в ужасе рот. Она посмотрела ему в глаза, и они сразу обожгли ее, и она, как от удара, рванулась головой в сторону.

Кузьма бросил ей в лицо страшное слово и выбежал из комнаты.

Вечером Вера привела ее домой. Соседка принесла девочку и уложила в кроватку. Мужа не было. Да она и не хотела его видеть. И девочку — не хотела. Никого! Не раздеваясь, она легла. Ею владело одно желание — умереть. Чтобы не осталось ничего — даже воспоминаний о ней. Она не думала что-либо делать с собой. Она была уверена, что умрет и так.

Поздно ночью заплакала дочь. Но она не будет вставать, потому что она уже не мать, она никто. Она не человек. Девочка плачет, ее голос становится тише. Но это не голос успокоившегося малыша. Голос жалобный, просительный, слабый. Так плачет нездоровый ребенок…

Когда это дошло до сознания, Люда вскочила и бросилась к Леночке. Зажгла лампу. Взяла пышущую жаром дочурку на руки, осмотрела ее. Горло воспаленное, щечки и лобик красные, на шее — мелкая розовая сыпь. Скарлатина.

…Больше месяца она с дочкой пролежала в больнице. Приходила проведать тетя Поля и сказала, что пропал Кузьма. С того самого дня он домой не возвращался. Люда попросила соседку запереть дом, а сама с Леночкой прямо из больницы, не заезжая в Лаймово, уехала на Украину, на родину, решив больше никогда не появляться здесь.

В Каменке ее встретили тепло. Она сходила на могилу отца, матери и братишки, заглянула в школу, в которой проучилась до четвертого класса. Мемориальная табличка на углу плыла у нее перед глазами: «…школа имени М. И. Лекалова».

Узнала, что полицаи, что свирепствовали в деревне, осуждены. Парасюк два раза убегал из тюрьмы, на третий раз при побеге оказал сопротивление и застрелен.

Секретарь сельсовета, встретившись с ней, сказал, что получил письмо из армии, в котором запрашивают, проживает ли она в Каменке. Там есть и для нее записка. Она попросила показать ее. Конечно, она так и знала: Ярцев. Никто больше не мог ее искать. «Если ты жива, молю — отзовись!» — она наизусть помнила записку Михаила. Но не могла ответить.

Все ее существо заполнили мучительные думы — почему с ней так случилось? Неужели она внутренне не честна, не стойка характером?.. Она снова и снова вспоминала всю свою жизнь, стараясь обойти только тот мучительный, страшный день, хотела вытравить его из памяти. Кузьма оказался прав. Сугубов все эти два года водил ее за нос, как школьницу. Но почему же тогда Кузьма, как муж, не запретил ей вообще общаться с председателем? Почему не убедил? Но ведь он предупредил, открыл глаза. С остальным она должна была справиться сама. Она делала все так, как велит долг. Она ничего, кажется, не сделала против совести. Все это так. А почему нарушила свое слово? Разве не обещала мужу никогда не ездить вместе с Сугубовым? И все же беда не в том. Сугубов нашел бы случай… Значит, сама виновата. Не отсекла сразу и навсегда его притязания. Замечала ведь его повышенное внимание, замечала…

Из Каменки Люда поехала в Киев, к брату матери. Пробыла там с неделю, и снова потянуло в дорогу. Поехала в Куйбышев, где работала в госпитале, когда там лежал Вельдин. Знакомые врачи предложили работу в областной больнице. Один день она проработала, а на утро, взяв обратно документы, на последние деньги купила билет до Москвы и села с дочкой на «пятьсот веселый», как называли тогда товарные поезда, которые, перевозя пассажиров, больше стояли, чем передвигались от разъезда к разъезду.

Повезло: они попали в единственный на состав отапливаемый вагон, предназначенный для пассажиров с детьми и поездной команды. В Инзе в вагон села солидная пара — дородный мужчина в дорогом плаще и его холеная супруга. Они расположились в одном купе с Людой и сразу повели себя как дома. Сняли костюмы и разместили свои вещи по всему купе. Женщина вынула из сумочки зеркало и, установив его на столике, стала поправлять перманент. Мужчина вынул из чемодана копченую колбасу, яйца, сыр, пиво, и супруги стали обедать,