Последний вечер в Лондоне - Карен Уайт

– Все четко по расписанию! Я только что вынула киш [9] из духовки и раздумывала, достаточно ли тепло, чтобы расположиться в саду за домом.

Она обменялась с Арабеллой поцелуями, а затем повернулась ко мне.

– Тетя Пенелопа, это Мэдди Уорнер, моя и Колина школьная подруга с Оксфорда.

Я хотела поправить ее, что настоящей подругой Колину я не была, но прежде чем я успела открыть рот, тетя Пенелопа взяла мои руки в свои и тепло улыбнулась мне.

– Это ведь ты сделала те прекрасные фотографии Арабеллы и Колина в университете, верно? У тебя настоящий талант.

Я уже и забыла те ознакомительные попытки заняться портретной съемкой, скорее всего, из-за того, что у меня не сохранилось ни одной фотографии.

– Благодарю вас, – проговорила я, стараясь скрыть свое удивление. – Приятно с вами познакомиться, миссис Элиот.

– Прошу тебя, зови меня Пенелопой. Могу я называть тебя Мэдисон? У меня ощущение, что мы с тобой давно знакомы, хотя мы же никогда с тобой не встречались, верно?

– Да, уверена, что не встречались. И называйте меня Мэдди. Все друзья меня так зовут.

Между ее бровей пролегла морщинка.

– Все, кроме Колина?

Не дожидаясь ответа, она проводила нас в невероятно величественный и светлый вестибюль, походивший на собор.

– Прошу прощения за свой наряд. Фрида, моя кобыла, поскользнулась во время утренней прогулки, и я отвела ее обратно. Увы, времени переодеться не хватило. Надеюсь, мой знаменитый киш загладит мою вину.

Она рассмеялась грудным фыркающим смехом, который никак не вязался с образом мамы Колина.

Ее смех и улыбка были столь заразительными, что я не удержалась и улыбнулась в ответ. У Пенелопы было милое, свежее лицо женщины, любящей чистый воздух и живущей в климате, позволяющем находиться под солнцем без риска получить солнечный ожог. Россыпь мелких морщинок покрывала лоб и пряталась в уголках глаз. Я решила, что последнее – из-за того, что она часто улыбалась. Из косметики она использовала лишь тушь для ресниц, которая делала ее голубые глаза выразительнее; на щеках же красовался естественный румянец. Дай волю тете Люсинде, она бы покрыла ее косметикой с ног до головы, но я должна была признать, что мама Колина настолько хорошо вписывалась в образ хозяйки загородного поместья, что я бы ничего не меняла.

– Давайте пройдем в сад за домом, – сказала Пенелопа, беря Арабеллу под руку. – Меня очень интересует поиск подруги Прешес, но сначала нам нужно перекусить. Я умираю от голода.

Они двинулись в обход исполинской лестницы, я же остановилась, пораженная настолько, что могла лишь молча смотреть. Сквозь широкое эркерное окно, тянущееся до высокого потолка, сочился свет. Старинные напольные часы расположились возле мощной деревянной балюстрады широкой лестницы; они бы терялись в этом пространстве, если бы не темные резные панели, которые окружали большой зал и поднимались по стенам. Они придавали холлу привлекательности и уюта. Громадная латунная люстра свисала с кессонного потолка, освещая подвешенные над панелями написанные масляными красками картины с изображением людей в старомодных нарядах.

На лестнице в доме моего деда тоже было множество старых картин с давно умершими Мэдисонами, жившими еще до моего рождения. Мне всегда казалось странным, что за мной следят мертвые люди, и я быстро проносилась по лестнице, чтобы избежать их жутких взглядов. Я попыталась представить себе, как маленький Колин спешит промчаться по лестнице поскорее по той же самой причине, но не смогла. Он не походил на человека, пасующего перед детскими фантазиями.

Я приблизилась к одной из самых больших картин. На ней семья – мать, отец, трое детей – и большой пес позировали в том же самом зале, где я сейчас стояла, на том же самом ковре, лежащем на том же самом месте. Сзади приблизились шаги.

– Ты как будто смотришь в зеркало и видишь там прошлое, правда ведь? – спросила Пенелопа, словно прочитав мои мысли.

– Это точно. Сколько лет этой картине?

– Думаю, она середины восемнадцатого века. Но холсты на другой стороне комнаты гораздо старше. Говорят, они с шатра для пиров Короля Генриха.

– Короля Генриха? – спросила я, повернувшись, чтобы осмотреть разноцветные полотна со сценами охоты, покрывающие большую часть стены.

– Восьмого. Того, у которого было шесть жен и страсть к отрубанию им голов.

Ошарашенная эпохальностью увиденного, я с трудом вспомнила, что нужно закрыть рот. И все это висело в отчем доме Колина!

– Офигеть можно, – пробормотала я.

Услышав приглушенный звук за спиной, я обернулась и увидела хихикающую в кулак Арабеллу. Пенелопа стояла с удивленным видом. Я уже готова была извиниться за слово «офигеть», произнесенное в приличном обществе, но тут Пенелопа издала один из своих смешков, и я поняла, что прощена.

Все еще посмеиваясь, она взяла меня под руку и провела нас через сводчатый дверной проем.

– Давайте перекусим. А потом поговорим о нашей дорогой Прешес и ее подруге. Просто невероятно, что вы с ней родственницы, пусть и дальние. Мир тесен, правда ведь?

Молодая женщина в джинсах и кроссовках, представленная как Анна, принесла обед и поставила блюда на металлический стол, спрятавшийся в тени дома. Буйная россыпь цветов заполняла все горшки и ящики на задней террасе, а чуть дальше виднелся более организованный сад с аккуратно подстриженной живой изгородью и еще большим количеством цветов.

Стол украшала посуда из костяного фарфора – вероятно, английского – и все те же цветы, а сам обед из киша с салатом словно сошел со страниц одного из журналов Люсинды со светскими сплетнями. А может, из «Ливинг» Марты Стюарт. Мы ели десерт из свежей клубники со взбитыми сливками, и я все гадала, как Колин смог уехать отсюда.

Анна вернулась с заварочным чайником, и я, смирившись, согласилась еще на одну чашку горячего напитка. Все еще скучая по душистому чаю, я была вынуждена признать, что начинаю привыкать к английскому варианту, если его сделать более удобоваримым с помощью щедрой порции молока и сахара.

Пока мы потягивали чай, Пенелопа отлучилась. Вернулась она с двумя большими холщовыми хозяйственными сумками «Сэйнсбериз» и поставила их на землю у моего стула.

– Одна из них принадлежала моей свекрови Софии. Именно через нее мы знаем Прешес и то, как Прешес стала для Колина бабушкой. К сожалению, моя мать умерла, когда я только-только вышла замуж, но милая Прешес чудесно подошла на роль второй бабушки. София умерла пять лет назад, так что Прешес – наша последняя связь с тем поколением.

Она указала на одну из сумок.

– Тут бо́льшая часть фотоальбомов, писем и шкатулок со всякой мелочью, которые я нашла в комнате Софии после ее смерти. Не думаю, что она бы стала возражать, что ты немного поизучаешь их, но только при условии, что потом они все вернутся на место. Если у Колина когда-нибудь появятся дети, они будут рады получить их. И я совершенно уверена, что если эта самая Ева была близкой подругой Прешес, то значит, моя свекровь тоже знала ее. Быть может, здесь прячется единственная возможность найти ее следы.