Одно преступное одиночество - Анна Данилова

– Администратор, Светлана Викторовна Жарова.

– Светлана? Вот гадина! – вырвалось у моей Лены, и я почувствовал, что краснею. Я даже еще не успел разобраться в своих чувствах, что со мной произошло, расстроился ли я, что моя любовь бывает такой грубой, или, наоборот, был приятно удивлен, что она продолжает раскрываться передо мной, как дикий, но необычайно красивый цветок. – Я ей платила, много платила, чтобы она сохранила в секрете от тебя (тут она повернулась ко мне) мою фамилию и адрес! Я приносила ей икру, шоколад, мне очень нравилась наша, Игорь, с тобой игра, и я не хотела, не хотела, чтобы все вот так закончилось!!! А вы, Костров, что вы так на меня смотрите? Разве вы не видите, что происходит, разве вы не согласны, что вот такая вот реальная, полная чудовищных событий и недоразумений, жестоких обвинений и трагедий жизнь только разрушает все то, что было между нами.

Лена вскочила и, заламывая руки, заметалась по кухне. В этот момент она меньше всего думала о том, что Катя в это время может уже укладывать детей спать.

– Вы ведь считаете, что мы играли в какую-то глупую игру, прячась в гостинице от наших проблем, не желая взваливать их на плечи друг друга, так? Между тем мы оказались правы! Мы были чистые, красивые, готовые к любви, и мы могли придумывать друг о друге лишь самые прекрасные, романтические истории. И нам было хорошо в этом неведении. А что происходит сейчас? Вы приходите и на глазах Игоря словно раздеваете меня или вообще – пытаетесь выпачкать меня в крови моего мужа! И вы, оба, два мужика, смотрите на меня, на мою реакцию и спрашиваете себя: вдруг это все-таки она убила мужа, а теперь валяет дурака и пытается нас развести? Вы, вы оба видели меня, какой я была сразу после того, как вышла из камеры, грязная, униженная, раздавленная…

Она внезапно рухнула на стул и разрыдалась. Мне стало так стыдно, что я пожелал лишь одного – чтобы Костров поскорее убрался.

– Хорошо, сделаем паузу! – вдруг воскликнул Ефим Борисович, поднимаясь из-за стола. За весь ужин он так и не притронулся к еде. Я так понял, что он был и сам уже не рад, что взялся за наше дело. – Неустроев пообещал мне не тревожить вас и положить, что называется, под сукно показания Жаровой.

– Созвонимся, – сказал я, провожая его. Щеки мои пылали, я не знал, с каким лицом мне возвращаться к Лене, какими глазами на нее смотреть – ведь она была права, мы же действительно до конца ей не верили.

– Отвези меня домой, – сказала Лена, едва я вошел в кухню. – Отвези немедленно. Я больше не останусь здесь ни на минуту. Я хотела быть здесь, с тобой, с твоими детьми, но у меня ничего не получается… Мне надо бороться за себя. Я уже поняла, что Костров – ноль, что он мне не поможет. И ты мне не веришь. Я найду адвоката и буду защищаться сама. А ты, Игорь, просто забудь меня. И найди себе другую женщину, другую гостиницу, другую любовь… Все, я больше так не могу…

И она, словно ее по ногам хватили косой, рухнула на пол.

Она очень хорошо помнила, что за окном сиял холодным солнечным светом ноябрь. Тогда почему же здесь, где она шагала, не чувствуя под собой ног, было так тепло и даже жарко?! Она шла по каменным тропинкам, вдоль которых журчали прозрачные ручьи, и вдыхала свежий запах утреннего сада. Невидимая рука перебрасывала невесомую Мирем с одного розария, где она задыхалась сладким ароматом тысяч роз, на другой, с одного цветника, густо засеянного тюльпанами всех оттенков, от молочно-розового до бархатисто-черного, на другой… И это удивительно, как ее уберегли от острых шипов кактусов, диковинными цветами которых она не переставала восхищаться.

Гефсиманский сад сейчас принадлежал только ей, маленькой Мирем. Это для нее цвели крупными атласными колокольцами гигантские, с острыми, как шипы, жесткими листьями юкки. Это для нее привозили из Марокко огромные вазы-амфоры, цветные камни, ради нее прямо на глазах распускались тысячи белых, сладко пахнущих лилий…

Мирем вдруг почувствовала рядом чье-то дыхание, повернулась и увидела, как прямо сквозь нее сиреневой густой тенью прошел с маленькой лопаткой в руках мужчина в рабочей одежде. Она спросила: «Вы кто такой, что так бесцеремонно проходите сквозь меня?» «Меня зовут Жюль Жанн». Она зажмурилась. Откуда ей знакомо это имя? И нежный женский голос над ее головой прошептал: «Это швейцарец Жюль, он был главным садовником императора Николая II. Это он посадил сад».

Мирем, подхваченная порывами теплого, но сильного ветра, была мягко поставлена на траву, оказавшись в тихом месте, где, осмотревшись, увидела чудесную, увитую плющом, как толстой зеленой кожей из листьев, римско-арабскую ротонду. «Нимфеум!». Она сделала несколько шагов и увидела королеву Марию. Облаченная в белые одежды, она сидела на ступенях ротонды, и голубое небо отражалось в ее прозрачных, как чистые озера, глазах. Королева была грустна, как была грустна и сама Мирем. И страшно одинока.

– Мисси! – позвала она ее.

Королева повернулась и, увидев Мирем, улыбнулась ей, поманила ее к себе рукой. Мирем маленькими неуверенными шагами приблизилась к ней, и королева усадила ее рядом с собой, уложила голову Мирем к себе на колени.

– Болит?

– Очень болит, – Мирем едва коснулась пальцами своей окровавленной головы.

Мирем прислушивалась к дыханию королевы и не верила своему счастью. Она не оттолкнула ее, не отвергла. Она позволила положить ей голову на колени, не боясь испачкать кровью белые одежды, и теперь ласково гладила Мирем по густым, буйным, липким от крови волосам. Мирем приоткрыла глаза и увидела раскачивающийся прямо над ней, поддерживаемый массивными золотыми цепями огромный сверкающий сапфир. Мирем приподняла голову, и ей удалось поцеловать холодный гладкий прозрачный синий камень.

– Мисси, почему ты всегда такая грустная? – спросила Мирем и от собственной смелости чуть не задохнулась.

– Должно быть потому, что в грусти есть какой-то особый смысл, своя красота… – услышала она.

– Но это неправильно! У тебя есть все – и королевство, и король, и много детей, тебя все любят, ты прекрасна, перед твоими талантами и умом восхищался даже сам Черчилль! Почему ты не хочешь сказать правду?

– Какую правду ты хочешь услышать?

– Тот мраморный трон, который построили на берегу моря специально для тебя… Говорят, ты любила сидеть на этом троне и смотреть на море в ожидании…

– Я любила смотреть, как восходит солнце, – отвечала королева.

– Расскажи о том дворце, что наверху, – попросила Мирем.

– О, ты даже представить себе не можешь, маленькая Мирем, как много гостей бывало у меня здесь, они приезжали со всех концов Европы. Аристократы, поэты и художники, музыканты, им было здесь очень хорошо. Они любили бывать у меня в гостях.

– А это правда, что твоим излюбленным местом в этом саду был розарий, где ты угощала своих гостей опиумом, а потом, спрятавшись за стеклянные витражи, подслушивала их разговоры? Под действием опиата они выбалтывали тебе все свои тайны… Так все и было?