Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - Ф. Саусверд

— До встречи с адмиралом я вряд ли дорасту, да и не мне нарушать его покой. Не потревожить ли этим свой. Но, господин полковник, опуститесь до моего первого вопроса: кто будет работать с этими русскими в лагерях? В рижском, например, на должности начальника третьего отделения утвержден капитан Вагнер, человек в годах, воевал в Первую мировую, призван из запаса два года тому назад, прибыл из Франции, работал там в лагере с пленными, русского языка совершенно не знает… Колбасник по профессии, с юридическим образованием.

— И чем же он плох? Не знает языка? — перебил Либеншитц. — А где мы напасемся знающих русский? Тоже мне язык! Откроем массовые курсы по языкам очередных противников? Бросьте, Вистуба, это нереально. Пусть они говорят по-немецки. Да и всех разговоров с ними на полгода, максимум на год, Вистуба. Это по адмиральским, вполне реальным расчетам. Все же он юрист, в лагерных условиях поработал. Колбасник — тоже хорошо. Практик, значит. Со скотом работать умеет. Ничего, освоится и с пленными русскими. Переводчиков найдет, сам чему-то научится. Знаете, кто назначен начальником СД Остланда? — вдруг спросил Либеншитц.

— Откуда же мне знать? — не скрывая досады на пасторские разъяснения полковника, сказал Вистуба.

— Бригаденфюрер Пфифрадер.

— Это хорошо или плохо?

— По-моему, очень плохо, — с прямотой старого служаки отрезал Либеншитц. — Он безмозглый мясник. Это я по аналогии с вашим колбасником Вагнером вспомнил. Но это между нами. Я озабочен не меньше вашего. Он нам в создании системы работы ой-ой как будет мешать. Вот увидите! Но надо срабатываться. Помните, Вистуба, союзников по карательным акциям и тому подобным делам не выбирают. Ими обеспечивают по штатному расписанию. Как лопатами и противогазами. Я уже имею кое-какой опыт такого боевого содружества, — с иронией сказал Либеншитц. — Во Франции начали создаваться так называемые группы Сопротивления. Ничего особенного. Экзальтированные личности, обиженные за поражение своей страны. Изредка нападают на наших офицеров, охотятся за оружием. Умело их выяви — и дело сделано. Работа эта тонкая, и адмирал не противился, когда это так называемое Сопротивление поручили абверу. Вы понимаете, надеюсь, что из этой категории людей при надлежащей обработке можно приобрести толковых кандидатов для подставы тем же англичанам, которые все время хотят создать свои опорные пункты разведки на континенте?

Вистуба с интересом слушал эту тираду полковника и в знак согласия кивал утвердительно.

— И что вы думаете? — продолжал полковник. — СД и гестапо наплевать на разделение сфер деятельности. За террористические акты они стали хватать заложников их казнить их. Примерно десять за одного. К чему это приведет, я вас спрашиваю, Вистуба?

— К недовольству германской армией, к увеличению враждебных акций, к прямо противоположным результатам…

— Вот-вот. Вместо умиротворения приглашение к новому раунду борьбы. Вместо приобретения агентов для работы в условиях Франции, Англии, черт побери, сплошное запугивание людей. Знаете, если мы, абвер, хотим забросить в озеро удочку или даже сеть с тем, чтобы достичь улова, то Пфифрадер бросит туда здоровый булыжник и распугает всю рыбу, большую и мелкую.

— И какой выход вы предлагаете? — спросил Вистуба.

— Ничего вразумительного, друг мой, кроме как работайте по нашей системе, а они пусть идут своим путем, я вам не скажу. И адмирал не скажет. Так уж сложилось. Главное в том, что мы к борьбе готовы, СД и гестапо — тоже, но нам их не переубедить. И не пытайтесь. Посмотрим, чей опыт окажется удачливее. Теперь вот что, — Либеншитц посмотрел на часы, — сейчас пять часов. Так?

— Совершенно верно, господин полковник, — вставая в ожидании очередного приказания, произнес Вистуба. Он хорошо изучил, что Либеншитц не теряет времени даром и в любую единицу времени решает определенную проблему.

— В восемь часов встречаемся в ресторанчике «Дубовая скамья», знаете, в районе морского вокзала? Только будьте в штатском и закажите столик в нише — там лучше. Я познакомлю вас с одним человеком, который тоже приехал из Берлина навестить нас.

— Слушаюсь, господин полковник, — отчеканил Вистуба, с сожалением поглядев на свой мундир люфтваффе, в котором хорошо смотрелся.

— Сейчас давайте своего Вагнера, поговорю с ним минут двенадцать, с вами основательно продолжим завтра, — распорядился Либеншитц.

Вистуба вышел, распорядился насчет Вагнера, прикинул, что за тип приехал в гости вместе с полковником. Наверняка не офицер абвера, скорее всего — какой-нибудь полезный человек, которого в свое здание полковник посвящать не хочет. Он пошел в отель, где остановился, принял душ, лег отдохнуть и стал названивать в ресторан. Линия была занята или аппарат там не срабатывал. Вистуба выругался, но что поделаешь, пришлось встать, одеться и поехать туда несколько раньше, чем он рассчитывал, чтобы к приезду шефа все было бы готово в наилучшем виде. Заодно, подумал он, полезно и погулять, размяться. Бесконечное сидение за письменным столом, канцелярская работа в течение последней недели в ожидании приезда начальства вызывали у него чувство отупения и общей раздражительности, чего раньше он за собой не замечал; Плюс еще бесконечные споры с армейским командованием, где размещать эти лагеря, сколько тратить на рацион питания лиц, отбираемых абвером для поправки здоровья, дьявол их побрал.

Каждый тянул в свою сторону, как будто русским было не все равно, в каком месте сидеть. Но начальству вермахта было явно неодинаково, и они тащили лагеря поближе к городам, чтобы, живя в комфортабельных квартирах в Риге, Динабурге, Валге, не утруждать себя поездками по каким-то волостям или проживать близко от заборов из колючей проволоки. Снабженцы из управления лагерей только и вопили, как достать проволоку — все шло для фронтовых частей и тыловикам отрезали лишь ее остатки. С одной стороны, лагеря для Вистубы были вроде приложения к основной работе контрразведчика, причем весьма малоприятного свойства. Он представлял эту грязную атмосферу, в которой будут находиться русские, тем более начальство официально объявило, что поскольку Советы не присоединились к Гаагским конвенциям 1899 и 1907 годов и Женевской 1929 года об отношении к военнопленным, то нечего вообще с красными цацкаться. Но с другой стороны, ему был небезразличен уровень постановки работы в лагерях, как говаривал адмирал своим офицерам: «Наше благополучие зиждется на нужных человечках, поэтому ищите».

Вистуба с сожалением посмотрел на свой мундир авиатора, в котором в собственных глазах он выглядел этаким орлом, вздохнул и стал завязывать галстук. Из зеркала на него смотрело бледное лицо сорокалетнего человека, изрядно пожившего, с редкими, гладко зачесанными назад волосами, умными глазами непонятного цвета, скорее всего, все-таки светло-голубыми, обвислым носом и твердо сомкнутой тонкой линией рта. Он усмехнулся, взял из вазы орхидею, оторвал цветок и вдел его в петлицу пиджака, затем лихо надвинул на лоб шляпу с широкими полями и двинулся к лифту.

В фойе он небрежно бросил швейцару насчет такси, а сам осмотрел себя в огромное зеркало. Оставшись довольным своим легкомысленным, как он считал, видом, Вистуба сел в такси и поехал в сторону морского вокзала.