Пожизненный найм - Катерина Кюне

– Ох, и вредная ты, Софья! Прямо принцесса какая-то! Игрушки тебе подавай, да «кахве», да Соней не назови. Да то, да сё, да пятое… Словно ты свата моего родня. Вылитый сватов дед Степан – такой же вреднючий был… Тут произошло нечто, чего Софья никак нее ожидала – бабулька, словно опасаясь, что Софья от неё убежит, схватила её за руку и торопливо потащила куда-то.

Через минуту бабулька уже кричала через калитку:

– Сват! Я тебе Софью привела!

Сват оказался улыбчивым мужчиной неопределенного возраста. То есть, он определенно был немолодым, но стариком его назвать тоже было никак нельзя, скорее пожилым, да и то не от того, что ему много лет, а от того, что сразу было заметно – мужчина этот пожил на земле. Пожил бурно, временами весело, а порой и страшно. Софье он как-то неожиданно легко понравился. Софья ему тоже глянулась. И вскоре они оживленно обсуждали историю расцвета и гибели производства деревянных игрушек в Богородском.

– Завод-то что! – рассказывал сват – Завод – шутка. Они там, на заводе, попсу последние лет двадцать резали. Всё за модой гнались. Оттого и развалились… Медведей-программистов придумывали или ваще козлов на скейтборде. Вот ты медведя с компьютером хоть раз видела? Они бы, суки, еще медведя с юникомом вырезали! Сожрал медведь охотника и друганам трезвонит… Тьфу! Но самая дрянь – это волчкок-юла типа «чупа-чупс!»

– Это что такое?

– А я ж забыл, ты ж у нас девушка современная, юлу даже в букваре не видела. Юла – это такая детская игрушка, которая не падает, пока крутится.

– Я знаю, что такое юла! Только не могу понять, куда там чупа-чупс вставили?

– Никуда не вставили. Раскрасили юлу как конфету и написали на ней корявыми буквами «чупа-чупс»…

– Зачем?

– Для коммерческой привлекательности. Маркетинговый ход такой, блин! Слава богу, мой дед покойный этого позорища не увидел, а то он мужик был горячий – он бы им эти чупа-чупсы в задницу засунул! А по пьяни мог и завод подпалить! Он, говорят, при Советской Власти один раз чуть секретарю заводского парткома морду не разбил…

– За чупа-чупс?

– За предложение рабочего и колхозницу в натуральный рост к очередному партсъезду вырезать. Чтобы, значит, рабочий молотком махал, а колхозница серпом.

– Тогда же за это можно было и в ГУЛАГ попасть…

– Ага, так он в ГУЛАГ и попал – его как премии квартальной лишили, так бабка ему прямо на дому Освенцим устроила.

– А это в какие годы было? Неужели при Сталине?

– Нет… это уже при брежневском маразме. Сталин тогда лет двадцать как умер. Если тебе про Сталина интересно, так у нас при Сталине завода ещё не было. При Сталине артель была.

– Как это – артель?

– Объединение свободных тружеников! То есть, на дому медведей вырезали…

Вечером, когда Софья собралась домой в Москву, сват отпустил её только после твердого и однозначного обещания приехать ещё.

– Я тебе такие игрушки покажу, что ты никогда не видела – заманивал он.

Софья обещала приехать и обещание выполнила. А потом приехала снова. Так она ездила снова и снова месяц, другой и третий. И как-то сложилось, что к приезду «нашей Софьи» в доме свата стали собираться по несколько стариков когда-то работавших на игрушечной фабрике, а то и в артелях чуть ли не сталинских времен. Они научили Софью не только держать инструменты и готовить деревянные заготовки – это было самым простым – но и умению видеть мир иначе. Под влиянием этих людей, несмотря на возраст во многом наивных как дети, а, если сравнивать с современными детьми, то порою и намного более наивных, Софья, сама того не зная и не осознавая, стремительно, хотя и не в один день, конечно, из дизайнера превращалась в художника. Это было подобно тому, как если бы спорыш вдруг надумал расцвести диковинным цветком. При этом сама Софья не замечала перемен, происходивших с нею и в ней, а лишь чувствовала, едва ли не впервые в жизни, что с нею всё хорошо, всё так, как должно быть, и радовалась сама не зная чему.

Одним из следствий перемен, стало желание Софьи изучить зоологию на практике. Найти курсы для взрослых в Москве оказалось неразрешимой проблемой – зоология не иностранный язык, не правоведение и не менеджмент – её преподавание требует от организаторов обучения не только желания заработать, но ещё и дорогостоящей учебной базы. Второе высшее образование Софья сочла непозволительной роскошью. Не из-за стоимости обучения (деньги у неё были), а из-за обилия в курсе биологии предметов для достижения её целей совершенно не нужных.

И тогда Софья занялась самообразованием. Начав с просмотра познавательных фильмов из разряда «Бурый медведь – хозяин русской тайги», она быстро перешла к чтению сначала научно-популярной, а затем и специальной литературы по зоологии. Конечно, в акарологии и оологии она оставалась совершенным, полным профаном, но с таксономией, зоопсихологией, биоакустикой и даже фенологией познакомилась более чем основательно. Вершиной занятий стали «полевые исследования», когда Софья, с фотоаппаратом через плечо, уезжала «смотреть зверюшек» порою за тысячу и больше километров от Москвы. Там она снимала не только зверей, но и местную жизнь, или же те следы, которые остались от её существования в прошлом – брошенные деревни и опустевшие малые города.

Живя в Москве и за всю жизнь из всей Российской провинции побывав только единожды в Сочи, Софья ещё недавно даже представить себе не могла, что для того, чтобы попасть в другой мир, совсем не нужно проваливаться в кротовую нору, достаточно сесть на поезд и немного отъехать от столицы. Увы, этот другой мир оказался не сказочными джунглями, населенными пестрыми диковинными животными и не техногенной цивилизацией, где по городам снуют летающие трамвайчики. Он даже не был таким, каким всегда представлялся Софье – почти что Москвой, только размером поменьше. Он оказался мрачным, скорбным свидетелем смерти и деградации, долиной многоэтажных незрячих бетонных чудовищ и хромых, дряхлых избушек. Фактически, Россия превратилась в великий пустырь, где можно было проехать несколько сотен километров и не встретить ни души. Жизнь бурлила только в крупных населенных пунктах, деревни и маленькие районные города в основном повымирали и существовали только виртуально, в устаревших энциклопедических статьях и на административных картах.

Постепенно Софья из чудаковатой девушки-подростка, которая толком ещё не знает, чего хочет и смотрит на мир сквозь очки, взятые напрокат у режиссеров, романистов и старших приятелей, превратилась в сосредоточенную молодую женщину, размышляющую, анализирующую, сопоставляющую. Ей открылось вдруг, что мир ещё более несовершенен, чем ей когда-то казалось, что он похож на иное яблоко, блестящее, правильной формы, но гнилое внутри. И она сама не заметила, как научилась не покупаться на этот обман, как стала гораздо быстрее отличать подлинное от поддельного. И как вот это, подлинное, и стало для неё самым важным, предметом её кропотливых поисков и целью всего, что она делала.

В ней теперь было меньше отвлеченной мечтательности, но зато она стала замечать то, чего не видела раньше. Например, однажды в вагоне метро, рассматривая пассажиров напротив, она с удивлением поймала себя на мысли, что пожилая, седая женщина с добрыми глазами, сжимающая в узловатых руках бумажный пакет с неведомым содержимым заинтересовала её гораздо больше, чем сидящий рядом парень с внешностью журнальной фотомодели, картинно поправляющий романтичные кудри.