Два зайца, три сосны - Екатерина Вильмонт

— Даже завтракать в махровых шлепках довольно странно,а уж в Москву ехать и вовсе… А как ты до дому-то добралась?

— Босиком, как же еще?

— А собака?

— Прибежала какая-то девочка и увела ее.

— По-моему, ты раньше не боялась собак…

— Сама не знаю, что на меня нашло…

— Что ж ты меня не разбудила?

— А зачем?

— Ну я бы тебе посочувствовал… пожалел тебя…

— Я как-то не жду от тебя сочувствия.

Ах да, Миклашевич же чудовище. В таком разе пошли завтракатьи пусть все обитатели пансиона смотрят на тебя с осуждением.

Вчерашняя история вдруг представилась мне настолькокомичной, что я, пожалуй, не стану вставлять ее в свой роман, это уж чересчур!Вообще так бывает — что-то в жизни оказывается настолько ярким, смешным,выпуклым, что в книгу не вставишь, слишком уж все в ней чересчур. У меня,например, была одна знакомая, которая так говорила по-русски, что хоть стой,хоть падай, но я попробовала вставить одно из ее выражений в роман и поняла —не годится, никто не поверит, что человек может так говорить, будучи в здравомуме и твердой памяти. Например, про одну сильно располневшую даму она сказала:«Жопка — ее самая большая катастрофа на сегодняшний день»… Когда у нее былнарыв на пальце, она сообщила: «Я схватила гнойную ситуацию». Ну разве такоебывает? Хотя сейчас уже бывает все и я боюсь, что скоро подобные выражениястанут нормой речи, но пока… А как вовремя появилась Арина! Ведь еще чуть-чуть…Слава Богу, зачем он мне нужен этот Аполлоныч? Аполлоныч… А у него хорошеетело, горячее, сухое, мужественное. Аполлоныч Бельведерский… Интересно, как онвышел из положения? Успел домой до возвращения супруги? А ведь увидав егомокрые шмотки, она обо всем догадается… Ну и пусть… Слава Богу, Миклашевичрешил отказаться от этого проекта… Да и Арина тоже… То есть какой вывод можносделать? Все к лучшему в этом лучшем из миров!

И я с наслаждением принялась за вкусный и обильный завтрак.

— Олеська, ты как будто приняла какое-торешение, — заметил Миклашевич, намазывая хлеб медом. — Надеюсь, в моюпользу?

— Ты о чем? — спросила я, в который уже разпоразившись его чуткости.

— О предложении руки и сердца.

— Этот вопрос даже не рассматривается.

— Ерунда. Итак, когда ты едешь к Гошке?

— А при чем здесь Гошка?

— Просто я поеду с тобой.

— За каким чертом?

— Ну надо же посвятить парня в наши планы.

— Миклашевич, ты болван? Какие планы? Мы думали сделатьвместе этот проект, не выгорело. А больше ни о чем речи быть не может.

— Будет, во-первых, другой проект. А во-вторых…

— Нет, Митя, уже понятно, что твоя идея не хиляет!

— Что за чушь! Если бы этот Аполлоныч не положил натебя глаз, все прекрасно прохиляло бы…

— Не надо врать, у меня еще нет маразма! Ты же самневзлюбил эту Арину с первого взгляда, так при чем тут Аполлоныч?

— А кстати, безвкусная идея будучи Аполлоном назватьсына Матвеем, ты не находишь?

Я рассмеялась. Миклашевич в своем репертуаре! После завтракамы поехали покупать мне обувку. Потом Миклашевич предложил покататься на лодке.

— Нет, Митя, это озеро стоило мне мобильника, босоножеки…

— Глупости, поехали, Олеська, помнишь, как мы раньшелюбили…

— Не хочу!

— Ну, дело твое, — на удивление легко согласилсяМиклашевич.

— Мить, а давай уже поедем в Вильнюс, лучше тампогуляем…

— Ты от кого сбежать-то хочешь, деточка? —прищурился он.

Это «деточка» всегда безумно меня раздражало. Если бы он такназывал только меня, я бы радовалась, но он так звал абсолютно всех, кто былрядом, независимо от возраста. И хотя здесь и сейчас он был чрезвычайно мил иобходителен, я вспомнила все, что мне довелось от него вытерпеть в свое время.Что я наделала, зачем опять впустила его в свою жизнь? Но ничего, еще не поздновсе исправить.

Я мило улыбнулась ему и сказала спокойно, без вызова:

— Просто хочется побродить по Вильнюсу, я не так хорошоего знаю.

— Ну, допустим, — кивнул он.

И мы уехали.

В самолете я решала кроссворд, Миклашевич читал газету, ноуже на подлете к Москве он сказал:

— Знаешь, поскольку мы вернулись раньше времени, то япредлагаю…

— Митя, я счастлива, что мы вернулись раньше времени ия сейчас еду домой и сажусь за работу, у меня накопилось много идей. И еще:впредь я никак ни в каких твоих проектах не участвую. Не желаю я иметь дело скапризными клиентами и клиентками. Я попробовала и больше не хочу, это моепоследнее слово.

— Дело хозяйское, — пожал плечами он. — Нехочешь, так не хочешь. Но замуж-то за меня ты выйдешь!

Вопроса в его интонации не было, просто спокойноеутверждение. Я рассмеялась.

— Митька, зачем тебе это нужно? Из-за того, что ятеперь…

— Мне плевать, что ты теперь, просто я… устал, что ли.Захотелось, чтобы рядом был кто-то… свой, родной, близкий.

— Но почему именно я? По-моему, у тебя таких родных иблизких чертова уйма.

— Знаешь, я когда вдруг понял, что хочу иметь семью, яперебрал в уме всех, как ты сказала, родных и близких… И знаешь, чтополучилось? Что кроме тебя никого и нет…

— А куда ж они все девались? Надя? Рузанна? Лялечка?

— Брось! Это все несерьезно. Ну о чем можно говорить сЛялечкой? Смешно. И вообще, Олеська, вспомни, как нам было хорошо вместе!

— Что-то не припомню, Митя. Тебе, может и было хорошо,а мне…

— Не ври! Вспомни, как я показывал тебе Париж, как мыпутешествовали по Израилю, сколько мы хохотали… А помнишь как в Турции шилитебе кожаную куртку? — голос у него был грустный и во мне даже шевельнулсячервячок жалости. — Знаешь, уже не хочется бегать по бабам, хочется к кому-топрилобуниться. Помнишь, так говорила наша уборщица Дуня? И что для меня всеговажнее, мне перед тобой неохота хорохориться, притворяться молодым инеутомимым. Мне с тобой уютно…

— Господи, Миклашевич, что с тобой? Ты ж еще не старый!

— Факт, я еще вполне можно сказать молодой, но я хочусемью иметь, а ты…

А я, Митя, не хочу! Я живу одна сейчас, у меня есть сын, ибольше мне ничего не нужно. Так что поскреби еще по сусекам, авось найдешьмилую неглупую бабенку, которая будет счастлива спать с тобой и терпеть твой несносныйхарактер. А я на эту роль не гожусь.