Счастье возможно - Олег Зайончковский

И вот пришел срок назначенному свершиться. Мамин совет и описанную территориальную предрасположенность город, чтобы не случилось осечки, подкрепил еще дополнительными причинами. Он познакомил Раю с Васей, молодым водителем троллейбуса, прибывшим в Москву по лимиту, и в одном из густых своих парков обеспечил условия для скорого зачатия их будущего ребенка. И главное – обеспечил для этого будущего ребенка отсутствие мест во всех ближайших городских яслях. Места имелись в железнодорожных, ведомственных яслях, но, чтобы ребенку туда попасть, кто-то из родителей должен был по этому ведомству числиться. Вася уже числился по троллейбусному ведомству, а Рая, которой только что исполнился осьмнадцатый год, не числилась пока нигде. При таком раскладе обстоятельств как, вы думаете, девушка поступила?

Вы угадали. Рая пошла в дистанцию, или как это там у них называется, проситься на работу. Девушка она была с виду крепкая, а про беременность свою Рая, конечно, благоразумно умолчала. Не знаю, уж как она обманула медкомиссию, но ее приняли – приняли помощником сцепщика. Сама по себе эта специальность довольно интересная; работа живая, ответственная, но связанная с физическими нагрузками и угрозой простуды. Сцепщики – это люди, которые соединяют тормозные шланги и катаются на вагонных подножках; раньше у них были свистки, а теперь рации.

Но сцепщицей Рая побыла недолго – три дня. А на четвертый с ней случился обморок, из-за которого она чуть не попала под колеса тепловоза. Девушку отвели в санчасть, где ее тайна и открылась. Узнав, что кадры пропустили беременную, начальство шибко ругалось, но делать было нечего – уволить Раю не позволял КЗОТ. Ее перевели в ученики диспетчера, и она таким образом обрела место работы, назначенное ей судьбой, или место обрело назначенную ему Раю.

С тех пор прошло уже много лет, но Раиса Григорьевна по-прежнему на посту. Из высокой своей диспетчерской будки она уверенно руководит движением в пределах товарной станции и копошащимися на путях рабочими, похожими из-за одинаковых оранжевых жилетов на фанатиков какой-нибудь футбольной команды. Правда, теперь она чаще пользуется радиосвязью, а громкой только изредка; но если над станцией и окрестностями прокатится вдруг гулкий тревожный окрик, знайте – это голос Раисы Григорьевны. «Внимание, по шестому осаживает тепловоз!» – это она.

Раиса Григорьевна надежный, опытный железнодорожный кадр. За заслуги перед отраслью она была отмечена грамотами и нагрудным знаком, который вручал ей сам начальник дистанции – мужчина в чине генерала тяги. Раиса Григорьевна назубок знает свои должностные обязанности – в этом не может быть сомнений. И все-таки многого о железной дороге она не знает и не узнает никогда. Потому что нет на свете человека, который знал бы все о железной дороге. Раисе Григорьевне неизвестно устройство локомотива, а машинист, скажем, мало что смыслит в работе диспетчера. Генерал тяги вроде бы имеет сведения и о том, и об этом, но только самые общие. А я, к примеру, и вовсе полный профан в этих вопросах, несмотря даже на то, что являюсь пассажиром со стажем. Из окна электрички я вижу только невообразимую путаницу рельсов, проводов, толпы вагонов на запасных путях и стробоскопическое мелькание встречных составов. Если же моя электричка застопорит вдруг, вот как сейчас, в неположенном месте, на какой-нибудь товарной станции, я буду лишь тупо разглядывать случайно подвернувшуюся диспетчерскую будку и теряться в непрофессиональных догадках: отчего мы стоим и что бы это значило?

Но что еще выучила Раиса Григорьевна, так это дорогу от диспетчерской до своего дома. В бетонном заборе, ограждающем зону отчуждения, есть в одном месте пролом. Так вот, если им пользоваться, то можно сокращать путь, и получается в точности как сказала мама: пять минут ходу. Дома, а чаще на лавочке у подъезда, Раису Григорьевну встречает Василий Степанович, пребывающий на пенсии по инвалидности. Тридцать лет он честно водил московский троллейбус и отдал городу свой долг лимитчика сполна. Но лет пять назад произошло несчастье: собственная машина ударила Василия Степановича током. Убить не убило, но медицина констатировала частичную парализацию правой стороны тела. ЧП обсудили в троллейбусном парке и обоих определили к списанию – машину в утиль, а Василия Степановича на пенсию. Теперь от Василия Степановича для города нет никакой пользы. Однако, владея левой стороной тела, он принимает посильное участие в делах семьи, в частности сидит с внуком.

Внука Раисе Григорьевне и Василию Степановичу родил их сын Кирилл – тот самый ребенок, помещенный сначала в железнодорожные ведомственные ясли, а потом и детсад. Внук Алеша еще маленький мальчик и пока послушный, но вот с отцом его у Раисы Григорьевны проблемы. Дело в том, что Кирилл, по ее мнению, не нашел еще толком своего места в жизни. Ну не задалась у него биография. Несмотря на то что он, как и мать, рос возле станции и к тому же получил ведомственное дошкольное воспитание, Кирилл наотрез отказался от железнодорожной стези – без объяснения причин. На троллейбус он тоже сесть не пожелал, но это понятно – все-таки он урожденный москвич. А больше его никуда и не звали, разве что в милицию. Поскольку в целой Москве не нашлось для Кирилла интересных вакансий, он, урожденный, обиделся и вступил как бы с городом в спор. Попросту говоря, сделался маргиналом – занимался какими-то махинациями и даже, страшно сказать, был одно время чуть ли не драгдилером. Правда, это все в прошлом; теперь Кирилл женат и работает в каком-то театре, таскает задники. Но обида на город у него не прошла, хотя городу это, как вы понимаете, глубоко безразлично.

Чтобы Кирюша не вырос оболтусом, полагает Раиса Григорьевна, нужно было в детстве держать его построже. Но сама она дома никогда не повышала голоса, потому что диспетчеру надо беречь связки, а Василий Степанович строгим быть вообще не умел. Он был человек слабохарактерный: в Москве по-настоящему не прижился, грустил по оставленной Костроме и по Волге. От тоски он тайно выпивал с проводниками почтовых и багажных вагонов, а после чувствовал себя виноватым.

Но я не согласен с Раисой Григорьевной. По-моему, здесь дело не в строгости, а в том, что городу нужны и такие Кирюши. Нельзя, чтобы все были пристроены к делу; должен быть кто-то просто для потехи, кто-то, с чьей судьбой можно поиграть, – город ведь это любит.

У меня у самого в молодости был приятель маргинал. Звали его Феликс, мама его работала в типографии, а сам он учился со мной в институте. Точнее сказать, проучился полтора курса, а потом бросил. Правильно, кстати, сделал: инженера из него все равно бы не получилось. Про себя я это тоже понял, но гораздо позднее.

Бросив институт, Феликс решил, что будет зарабатывать большие деньги, – задатки к этому у него имелись. В те времена у нас много зарабатывали те, кто, поделившись с государством, мог трудиться непосредственно на свой карман: ювелиры, например, или сапожники. А у Феликса были от природы умные еврейские руки – в хорошем смысле этого слова. Беда только в том, что руки – это все, что было в нем умного. Он устраивался учеником в разные мастерские и везде успешно начинал, а когда его допускали к живым, так сказать, деньгам, он их немедленно пропивал, не успев поделиться с государством. Его выгоняли. И не то чтобы Феликс был алкоголиком, то есть он стал им, но позднее, а тогда он просто не умел ждать. Едва только у него заводились деньги, неважно, свои или казенные, он звонил мне в общежитие: «Привет, студент! Есть бабло на кармане, айда в кабак!» «Кабаки» были его страстью. Москва в те годы была не так щедра на развлечения, как сейчас, и поход в ресторан оставался чуть ли не единственной возможностью быстро освободиться от наличности. За год мы с Феликсом обошли множество московских ресторанов, а в промежутках между ресторанами пили у него дома, чтобы не потерять форму. Пили технический, с масляными разводами спирт, который мама Феликса приносила из типографии.