Самый яркий свет - Андрей Березняк

выбивающуюся из ровной строчки прочих крыш. Даже в Выборгской части уже исчезают слободские избы, а вверх ползут дома больше даже шести этажей. Высочайшим указом за Сампсониевским собором разрешено отойти от ограничений по высоте. Жилье там дешевенькое, неказистое, но фабричным рабочим всяко лучше ночевать в своем углу, чем в общей казарме.

Лицей дал настоящую карету, украшенную гербом, на мягких рессорах, и ничто не мешало мне разглядывать любимый Петербург сквозь ровное стекло окошка. Кучер решил не петлять, а правил сначала дурной дорогой к Московской Ямской, а оттуда вдоль Лиговского канала[50] прямо до Невского проспекта. Пока не показалась Знаменская церковь[51], если уж так признаться, окрестности не сильно радовали глаз. Наводнение, разрушившее фонтаны Летнего сада еще в прошлом веке[52], лишило эту водяную нить своего смысла, теперь сюда сливали нечистоты со всех окружающих домов. Все же удивительно в столице соседствуют чуть ли не трущобы и роскошь, отделяет их порой только одна стена.

Зато Невский проспект может затмить любой виденный мной архитектурный ансамбль. Я не видела такой изящной, выверенной красоты ни в Берлине, ни в Риме, ни в Лондоне, ни в тесном Париже[53]. Сейчас, ярко освещенный дневным светилом, он выглядел особенно нарядно, так, что захотелось остановить возницу и пройтись пешком. Однако время уже поджимало, юный художник сегодня зарисовался, но не уважить просьбу и выпускников, и Энгельгардта, попросившего позаниматься с неожиданно рано приехавшим лицеистом, было никак не возможно.

Карету остановили на Большой Миллионной, где меня у входа в Малый Эрмитаж уже поджидал старший из наряда гренадеров, поставленных в охрану Императорского дворца. Мое появление отвлекло его от распекания лакея, уронившего тюк с огарками, раскатившимися по мостовой. По давно сложившейся традиции свеча, прогоревшая до половины, считалась подлежащей замене, и поступала в распоряжение прислуги. Учитывая, что каждой фрейлине только в день полагалось к выдаче по четыре свечки, а всего их по дворцу светило немыслимое количество, то гешефт лакеев выходил изрядный: огарки они продавали нужным людям ежедневно, и товар у них не залеживался.

— Вашбродь! Фельдфебель Носов! Позвольте проводить-с!

— Пойдем, фельдфебель Носов Аким Семенович.

Гренадер заулыбался, довольный тем, что барыня запомнила его имя по прошлым посещениям. Расправил плечи, постарался изобразить галантность. Так и довел меня до начальника караула, за которого сегодня был майор Крещицкий. От вытянувшегося во фрунт унтера Антон Алекесеевич отмахнулся, он хотя и помнил недавние порядки, излишнюю муштру не любил, предпочитая неукоснительное исполнение приказов по их сути, а не форме. Император, когда-то сам полагавший, что шагистика — залог боеспособности, к этой идее остыл, несмотря на все влияние того же Аракчеева, и солдаты уже не оттачивали «прусский шаг» до одури и потери сознания на плацах.

— Как обычно, Александра Платоновна?

— Да, несомненно.

Маршрут исхожен мной десятки раз, могу пройти его с закрытыми глазами. И ведь порой так и делаю, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях. Как всегда, главный по караулу вызвался сопровождать, прихватив для порядка все того же Носова, сделавшегося оттого совсем счастливым. Ведь ему доведется пройтись по всем залам императорской резиденции, полюбоваться картинами с голыми бабами, а то и встретить самого Государя лишний раз.

Начали с Большого Эрмитажа, по которому я неторопливо шла, не обращая внимание на многократно виденную коллекцию мастеров живописи. На всех этажах было спокойно, ничто не привлекло внимания. В Малом уже начала приставать скука, ведь этот обход, как и многие до него, не нес в себе ничего нового. Впереди была громада самого Зимнего дворца, который хотелось бы проскочить побыстрее, но никогда прежде я не дозволяла себе послаблений во вверенном поручении, не собиралась поддаваться искушению и сейчас.

Наверное именно поэтому, когда уже пройдены были помещения второго этажа северо-западного ризалита, меня вдруг словно потянуло назад.

— Стойте! — шепотом, но все же крикнула я.

Крещицкий подобрался и опустил руку на эфес, фельдфебель ничего не понял, но сообразил, что происходит нечто непонятное, и перехватил ружье в боевое положение.

— Глаза Ваши, Александра Платоновна, мне сегодня сниться будут, — пробурчал майор. — Где?

— Позади. Возвращаемся.

— Идете за мной. И без споров! — добавил офицер, видя, что я собралась было возразить. — Ваша жизнь сейчас стоит десятка моих. Идемте.

— Только помедленнее.

Теперь шаг за шагом, чуть ли не принюхиваясь к каждой половице паркета. Проверяла каждое кресло, позолоченные часы, жерло камина, письменный набор. И никакого ответа на все мои обращения к Свету. В ушах начался шум, сосуды в голове едва не лопались с каждым ударом сердца, однако я не сдавалась, хотя пришлось поманить к себе Носова и вцепиться в его локоть. «Осторожнее, барышня», — постарался успокоить он меня, пришлось шикнуть, чтобы заткнулся. Крещицкий уже достал длинный пистолет и пытался высмотреть врага за шторами и гардинами.

Отклик же пришел совершенно неожиданно и совсем не оттуда, где я могла бы надеяться его почувствовать. На совершенно ровной стене, ошукатуренной и покрашенной Мани ведает когда — оттуда и выбился даже не Свет, а тень от него. Стало чуть легче, ведь можно было сузить поток внимания и попытаться понять.

— Здесь?

— Да, — мой голос оказался совсем слаб.

— Носов, воды сыщи сударыне. Быстро! Разобрались?

Я промолчала, пытаясь именно что разобраться. Пришлось сесть на пол, носом едва не уткнуться в плинтус, ибо Свет был где-то внутри кладки. Это сильно мешало, но не могло остановить, и, снимая запутанные следы слой за слоем, как при чистке луковицы, госпожа Болкошина все же начала добираться до сути.

— Это красиво, Антон Алексеевич. Даже не знаю, кто такое мог сотворить. Слишком уж разные таланты намешаны.

— Что там?

— Здесь и сокрытие, что чуть не пропустила. Ох, хвала Мани, я истово молилась вчера, иначе бы в самом деле прошла мимо, не заметив. И кинетика. И… так… в залу никого не пускать!

Кровь! Всеблагой Мани! Привязать Свет к мертвой материи и так-то не просто, но здесь работал гений, который навертел целый клубок талантов, зацепив их за жженую глину. На мой взгляд, это было невозможно, но своим глазам и собственной силе не верить я не могла. Крещицкий куда-то убежал, а мне оставалось понять, можно ли теперь убрать эту гадость из помещения, примыкающего к личным покоям Его Величества.

Павел I Зимний, достроенный его матушкой, не любил, но в Гатчинском замке проживала его нелюбимая супруга Мария Федоровна, дворец своего имени в Павловске использовал после пожара редко, а Михайловский замок после известных событий 1801 года посещал крайне неохотно[54]. Так что теперь он жил тут,