Изгнание торжествующего зверя - Джордано Бруно

В то время как мало-помалу отходили Богатство и Бедность, – «Ой, ой! – крикнул Мом. – Что это за тень – родня двум крайностям: она и с Богатством и с Бедностью? Я привык видеть различные тени от одного тела, но никогда не замечал, что бывает одна тень от различных тел, вот только сейчас!».

На это ответил Аполлон:

75. – Где нет света, все – тень. Даже самые различные тени, если нет света, все сливаются в одну: все равно как множество источников света, если их не загораживает какое-либо плотное непрозрачное тело, дают одно освещение.

76. – По-моему, тут не совсем так, – сказал Мом, – ибо и там, где стоит Богатство, а нет Бедности, и там, где Бедность, ясно отличаемая от Богатства, видно вовсе не два света, производящих общее освещение, но что-то такое вроде тени, которая и с тою, и с другою.

77. – Гляди на нее хорошенько, – сказал Меркурий, – и ты увидишь, что это не тень.

78. – Я не сказал, что это тень, – возразил Мом, – но что-то соединенное с обоими, как одна и та же тень с двумя телами. Ну, теперь понял: я принял за тень Скупость – тьму, которую одинаково производят и Богатство, и Бедность.

79. – Верно, – согласился Меркурий. – Скупость – дочь и подруга Бедности, злейший враг своей матери, всячески избегает ее. Она влюблена и очарована Богатством и, являясь к нему, всякий раз чувствует строгость матери, которая ее мучит: вблизи от Богатства Скупость далека ему, вдали от него – близка, ибо если даже вдали, то по справедливости она внутренне и по существу соединена с ним. Разве не видишь ты, что Скупость своей дружбой и сожительством с Богатством делает Богатство не Богатством и вдали от Бедности делает Бедность не Бедностью? Эта тьма, этот мрак, эта тень, она-то и сделала Бедность плохой вещью, а Богатство – нехорошим; она всегда ухудшает одно из двух или обоих вместе, очень редко ни ту, ни другое; и это лишь в том случае, когда их со всех сторон освещает свет разума и сознания.

Тут Мом попросил разъяснения у Меркурия, почему Скупость обращает Богатство не в Богатство. Меркурий ответил:

80. – Скупой богач – беднее бедного, ибо если Скупость живет у Богатства, так там и Бедность; ведь последняя может быть столько же вследствие внутренней страсти, сколько вследствие внешних обстоятельств. Так что эта тень, к своему вящему неудовольствию, никак не может уйти дальше от своей матери, чем от самой себя.

Во время этой беседы Мом, который, если приглядится внимательно, может очень хорошо видеть (хотя не всегда сразу), заговорил:

81. – О Меркурий, то, что я принимал за тень, как теперь вижу – целая куча зверей: тут есть и собачьи, свиные, кабаньи, обезьяньи, медвежьи, орлиные, коршуньи, сокольи, львиные, ослиные и прочие, сколько их когда-либо было, иных и иных зверей; и все это множество зверей – в одном теле, совсем как пантаморф [75] нечистых животных.

82. – Скажите лучше, – возразил Меркурий, – что это – многообразный зверь: он кажется единым и есть один, но не однообразен, ибо свойство пороков – иметь многообразие, так как они безобразны и, в противоположность добродетели, не имеют собственного лица. Разве не видишь: недруг Скупости – Щедрость – проста и едина; Справедливость – одна и проста; так же и здоровье – одно, а болезней бесчисленное количество.

Мом прервал рассуждения Меркурия:

83. – Я вижу – у него три головы на свою погибель. Мне подумалось, Меркурий, будто у меня помутилось зрение, когда над туловищем этого зверя я заметил сначала одну, потом другую, третью голову, но затем, осмотревшись кругом и увидев, что все по-старому, я заключил, что все так и есть, как я вижу.

84. – Ты отлично видишь, – возразил Меркурий. – Из этих трех голов одна – Бережливость, другая – Лихоимство и третья – Скаредность.

Мом спросил, говорят ли они.

85. – Да, – ответил Меркурий, – и первая говорит: «Чем щедрым и любезным слыть, лучше богатым быть»; вторая: «Не помри с голоду из-за благородства»; третья: «Если не в честь, так в пользу».

86. – Почему ж у них только две руки? – спросил Мом.

87. – Будет двух, – ответил Меркурий, – из них правая – загребущая длинная-предлинная на бранье; другая сжата крепко-накрепко, чтоб держать и непрерывно доставлять, словно посредством некоей очистки и перегонки, не стесняясь ни местом, ни временем, ни количеством.

88. – Подвиньтесь-ка поближе ко мне, Бедность и Богатство, – сказал Мом, – я получше рассмотрю изящество вашей милой прислужницы.

И когда они послушались, Мом сказал:

89. – Лицо одно – много лиц; голова одна – много голов; женщина – женщина; с очень маленькой головкой, хотя физиономия больше средней, стара, отвратительна, глуха, лицо поникшее и черное, прыщеватое, с прямыми и жесткими волосами, пронизывающие глаза, разинутый и зловонный рот, с загнутыми когтями и носом; чудное дело: такое невзрачное животное, а живот до того объемистый, бездонный, подлый, продажный и рабский, что направленное к звездам лицо перегнулось. Копает, роется и, чтоб найти что-нибудь, спускается в недра земли и, поворачиваясь спиной к свету, тянется к пещерам, гротам, где не чувствуется разницы между днем и ночью; неблагодарная, с лукавой надеждой – сколько ни дай, ей все мало, никогда достаточно или много того, что дано: чем больше берет, тем больше жадничает, как пламя, растущее вместе со своей прожорливостью. Отправь, отправь, прогони прочь скорее, Юпитер, из этих мест и Бедность, и Богатство заодно, не позволяя им приближаться к обителям богов вместе с этой позорной и отвратительной дичью!

90. Юпитер ответил:

91. – Да живут вдали или около, смотря по тому, заблагорассудится ли вам принимать их. Сейчас же пусть уходят, получив решение, а мы перейдем к своему делу – вводить божества во владение пространством.

И вот, в то время как Отец богов осматривался кругом, сама по себе, бесстыдно и с необычным нахальством, выскочила вперед Фортуна и сказала:

92. – Нехорошо вам, боги-советчики, и тебе, великий судья Юпитер, что там, где говорят и так долго выслушивают Богатство и Бедность, мне пришлось, как презренной, позорно молчать, не показываясь и всячески сдерживаясь. Мне, столь достойной и могущественной, которая посылает перед собой Богатство, руководит им и толкает, куда вздумается и захочется, прогоняет, откуда захочет, и приводит, чередуя его с Бедностью: всякий знает, что наслаждение внешними благами надо приписывать не Богатству, а мне как его началу; все равно как красоту музыки и прелесть гармони – не лире и инструменту, но главным образом искусству и артисту, который ими владеет. Я – та божественная и блистательная богиня, которой так жаждут, ищут, любят, за которую столько благодарят Юпитера, из чьих щедрых рук исходят богатства, а из-за сжатых ладоней плачет весь мир и будоражатся города, царства и королевства. Кто когда давал обеты Богатству или Бедности? Кто когда-либо благодарил? Всякий, кто хочет и жаждет их, зовет меня, призывает, приносит мне жертвы, всякий, ублаготворенный Богатством, благодарит Фортуну: для Фортуны возжигаются ароматы, для Фортуны дымятся алтари. Я – та причина, которую, чем меньше знают, тем больше уважают и страшатся, чем больше жаждут и добиваются, тем меньше она сама дружится и сближается. Ибо обычно больше достоинства и величия в том, что меньше открыто, более неясно и всего более тайно. Я затмеваю своим блеском Добродетель, очерняю Истину, усмиряю и презираю большую и лучшую часть этих богов и богинь, которые, как я вижу, стали здесь в очередь и порядок, готовясь занять места на небе. Я даже и здесь, в присутствии такого великого сената, одна внушаю всем страх, ибо (хотя у меня и нет зрения) ушами своими слышу, как у большинства застучали и заскрипели зубы в страхе и ужасе перед моим появлением, несмотря на всю их дерзость и притязания выдвинуться вперед и заявить о себе раньше, чем обсудят, достойна ли я, я, которая часто и чуть не всегда владычествую над Разумом, Истиной, Софией, Справедливостью и прочими божествами. Пусть-ка они скажут, если не хотят лгать о том, что известно-переизвестно всему миру, сумеют ли пересчитать, сколько раз сбрасывала я их с кафедр, тронов и судилищ, по своей прихоти обуздывая, связывая, запирая и заключая в темницы. И не по моей ли милости удавалось им выйти, освободиться, восстановиться и оправдаться, никогда не избавляясь от страха моей немилости.