Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12 - Сергей Владимирович Волков

бьет щебень на дорогах Сербии, копает лопатами землю, работает в рудниках Перника, в тяжелом труде добывая насущный хлеб, делает все то же русское дело.

Прошлое продолжает жить в людях. Армия воплотила в себе это прошлое. Армия – это не только те, кто остался в живых, но и все те, кто лежит под могильным крестом, засыпанный землею.

Армия – это трагическая смерть Каледина, это тени замученных атамана Назарова, Богаевского, Волошинова, героическая гибель есаула Чернецова, это тело Корнилова, преданное поруганию безумной толпой красноармейцев, это прах Алексеева, перевезенный для погребения в чужую землю, это кормчий, сменяющий один другого во время урагана среди крушения, это русские города, освобожденные один за другим от Екатеринодара до Киева и Орла, это грязная красная тряпка, разорванная в клочки, это русское трехцветное знамя. Армия – это скрытые муки матери, посылающей своего последнего сына в смертный бой, это мальчик во главе своей роты Константиновского училища44, умирающий при доблестной защите Перекопа. Вот что такое армия.

Мы знали этого хрупкого, тонкого мальчика. Его два брата служили в армии. Ему не было еще семнадцати лет, но он настоял перед своими отцом и матерью, чтобы его отдали на военную службу. Зимой 1920 года двести юнкеров Константиновского училища смелой атакой среди мглы зимнего тумана разбили наступавшие красные войска и отогнали их от Перекопа. Крым был спасен. Он был убит, и тело его нашли с застывшей правой рукой, занесенной ко лбу для крестного знамения.

Такие жертвы не приносятся, чтобы сказать: все кончено и армии больше нет.

В часовне стояло подряд несколько гробов, один из них был открыт. В нем лежал молоденький офицер. Белая повязка на лбу прикрывала рану, глаза глядели точно живые, и нежная мягкая улыбка застыла на губах. Люди входили, молились и выходили из часовни. Пришла старушка, низко поклонилась и тихо прошептала перед открытым гробом: «Не пожалел своей красивой молодой головы и отдал Богу душу за нас, грешных».

На стене галлиполийской развалины нарисованный русской рукой вид Московского Кремля в снегах, с его башнями, с высокой колокольней Ивана Великого и старыми соборами. Какие чувства подвинули выложить на песке мелкими камнями надпись: «Родина ждет, что ты исполнишь свой долг»? А вот еще: «Только смерть избавит тебя от выполнения твоего долга». «Помни, что ты принадлежишь России…» Что же, все это сделано из-под палки, при грозном окрике генерала Кутепова?

Старые полковые знамена, русский солдат, как верный часовой на их охране, двуглавый орел, выложенный камнями на галлиполийском песчаном грунте с короной, со скипетром, с державой и надпись: «Россия ждет, что ты исполнишь свой долг»… Церковь, сооруженная из всяких материалов, находившихся под рукой, иконостас, паникадила из жести консервных банок и иконы старинного письма… Кто их писал? Какие чувства вылились в изображении темного скорбного лика Христа и Богородицы? Какие мольбы обращены в молитвах к этим иконам? Это «реакционные настроения»? «Будущее принадлежит другим, кто забыл и отверг это прошлое и неразрывно связал себя с революцией…»

Стройными рядами проходят один за одним, мерно отбивая шаг, юнкера военного училища. Генерал в черной фуражке с белым верхом здоровается с войсками. Русская песнь, захватывающая своими могучими звуками, и русское «Ура!» как раскаты грома. Вот она, русская сила. Русские люди, шесть месяцев прожившие в земляных норах, в развалинах Галлиполи, во вшах, в грязи, в холоде, в темноте, голодные, заброшенные в пустыню каменистого откоса…

«Спекулировать на живой силе «смертников», уцелевших от крымского кораблекрушения, – писали эсеры в «Современных записках» после ухода армии из Крыма, – строить на ней какие бы то ни было политические расчеты было бы не только верхом легкомыслия, это было бы вообще на границе допустимого. Между тем такие планы не оставлены, такие расчеты продолжают строиться, невзирая на уже обнаружившуюся тягу к выходу из того, что еще называется южно-русской армией. Многие попросту бегут, куда глаза глядят, чаще всего в Константинополь. Там их ловят и арестовывают. Другие тянутся на родину в надежде на великодушие победителей».

«А что будет дальше? – ставили они вопрос. – Устоит ли, может ли устоять от разложения армия, содержимая впрок, за колючей проволокой «острова смерти» или Галлиполи?» – и не без злорадства отвечали: «Не надо никакого искусства большевистских агитаторов, чтобы сила вещей привела эту армию к ее естественному концу». Они заранее предвкушали вожделенный день, когда последние солдаты и казаки будут брошены в трюм для отправки в Одессу и в Бразилию, а генералы и офицеры, подобно Слащеву, перейдя в лагерь победителей, будут лизать руку Бронштейна-Троцкого. Они ожидали этот день, как день своей победы – победы революции над реакцией.

Удары со всех сторон сыпались на армию. Людей вымаривали голодом, обманом, угрозами и насилием принуждали изменить своим знаменам и сдаться на милость большевикам. Из злобной партийности глумились, старались надломить последние силы, удушить ядом клеветы и натравливания.

А там среди голого поля, в труде и в неустанном напряжении, из обломков старого создавалась новая Россия. Камень за камнем выкладывался памятник, и на пустынном холме высоко поднялся курган из камней, как несокрушимый свидетель того, что могут сделать люди, когда они решили все перетерпеть, но не сдаваться.

«Только смерть может избавить от исполнения твоего долга». «Помни, что ты принадлежишь России».

* * *

В то время как в Константинополе происходила борьба за сохранение армии, борьба со всем миром – с иностранцами и с русскими, с врагами и с полудрузьями, – живые контингенты армии были расселены и рассредоточены по разным пунктам. Если бы не этот фокус борьбы за армию, который сосредоточился на берегах Босфора, – все эти люди, только что испытавшие дни поражения, эвакуации, мятущиеся и недовольные, отчаявшиеся и растерянные, растеклись бы по этим местам, как люди второго сорта, без территории, без покровительства, ждущие чужой благотворительности. Немногие нашли бы себе работу и пропитание; большинство обратилось бы в совершенно деклассированную толпу, и, конечно, идея о национальном достоинстве, о борьбе за культуру и государственность (а в это именно и вылилась борьба с большевиками) уступила бы место чисто материальным заботам о куске хлеба.

Но один центр бессилен был бы это сделать. Если бы в массе дезорганизованных остатков армии не жило импульсов к организации; если бы в этой массе не горел огонь убеждения в своей правоте; если бы в ней не жила горячая любовь к Родине и пламенный патриотизм; если бы, наконец, во главе отдельных ее частей не стояли твердые и преданные люди, сжившиеся с массой во время тяжелых боев, –