Палач - Сергей Белошников

Его буквально подкинуло со стула. Лицо мгновенно побледнело, стало пепельно-серым, вытянулось прямо на глазах. Он нервно оглянулся — в сторону Ленки, которая продолжала разговаривать за столиком со Славиком — и судорожно и бессмысленно забормотал:

— Простите, ради Бога… Что же вы сразу мне не сказали?.. Я, надеюсь, вас ничем не обидел?.. Я вас умоляю, ответьте, ничем? Что же вы молчите, прошу вас!.. Не обидел?

Я мстительно молчала, глядя ему в глаза. Я бы ничуть не удивилась, если бы он сейчас рухнул передо мной на колени и забился головой о навощеный паркет.

— Ну, что же вы молчите?! — он уже чуть ли не плакал.

Я наконец еле заметно отрицательно качнула головой.

— Спасибо, спасибо… — прошептал он.

Руки у него тряслись, когда он суетливо возвращал свой стул на место и убирал бутылку и бокал с недопитой водой. Он снова оглянулся на Славика и прошептал:

— Я вас умоляю, не надо сообщать об этом…об этом моем глупом поступке… Об этом недоразумении Станиславу Андреичу… Я просто не знал, в чем дело, поверьте! Я вас очень прошу, у меня семья, маленький ребенок, девочка, шести лет… Пожалуйста, я прошу вас…

— Хорошо. Ступайте.

Я смилостивилась и отпустила его душу на покаяние отнюдь не по доброте души — она у меня куда-то напрочь подевалась за последнее время, эта толстовская доброта. Просто уж больно противно было смотреть на то, как у тебя на глазах мужик из нахохленного боевого петушка мгновенно превращается в растекшийся овсяный кисель.

— Не смею, не смею вас больше беспокоить, — еле слышно пробормотал он.

И бесшумно исчез — словно его и не было.

Я посмотрела на Ленку. Она по-прежнему тихо разговаривала со Славиком.

Я понимал, что она не врет — побоится врать. Тем не менее я еще раз спросил:

— Выражайся ясней. Я все же никак не пойму — что ей конкретно от меня нужно? И в чем мой интерес?

— Боже мой, Славик, — приподняла брови Елена. — Я же говорю — не знаю. Честное слово, не знаю. Она говорит — ей требуется от тебя помощь.

Я хмыкнул, отрезая себе кусочек хорошо прожаренного телячьего филе.

— Помощь… Помощь от меня всем нужна… Дальше.

— Какая — понятия не имею. Но за помощь она может заплатить, она не из бедных.

— Как ее зовут?

— Ольга. Ольга Драгомирова.

Я снова хмыкнул.

— Она часом не из Бархатной Книги, а? Столбовая твоя просительница-то?

— Что? — не поняла Елена. — Из какой книги?

Я не ответил на ее вопрос. Да я и не надеялся, что эта шансонетка меня поймет.

— А ты-то что так суетишься, а, лапуля? — вдруг резко спросил я ее.

— Ну, она моя старинная подруга, — внезапно замялась красотка. — Хочу помочь ей…

Помочь!.. Я ясно читал у нее на лице лишь одно чувство — алчность. Мне стало скучно — не умеют женщины лгать. Их пресловутая женская хитрость для меня — сплошные побасенки. Не умеют лгать. И никогда не научатся. Хитрить — да, немного умеют. Но по-настоящему лгать?.. Нет. Это исключительная прерогатива мужчин.

— Ну, что ж, Елена. — сказал я, придвигая к себе соусницу. — Зови сюда свою протеже. Я побеседую с ней. Но учти — пять минут, не более.

— Хорошо, Славик, хорошо, я ее предупрежу. Вот увидишь, она тебе понравится.

Я даже не повернулся, когда Елена, стараясь особенно не цокать каблуками, обрадованно поскакала от моего столика. Плеснул себе минеральной воды, сделал большой глоток. Я на время выкинул эту дуру из головы и задумался о ее хахале-весельчаке. Кажется, пришла пора избавляться от этого пузатого дурака и его тупой банды. Он последнее время что-то начинает делать глупости, пусть даже пока мелкие, но это становится опасным. В деле даже мелочь может оказаться непоправимой. Кому уж, как не мне об этом знать. Достаточно вспомнить ту прошлогоднюю московскую историю с этим, как его, грузином… Бывшим футбольным боссом… Как же его фамилия-то была?.. Я не успел вспомнить, потому что мне помешал звук приближающихся шагов.

— Станислав Андреич, познакомьтесь пожалуйста. Это — Ольга Матвеевна Драгомирова, — раздался за моей спиной сладкий голосок Елены.

Я неторопливо повернулся, не поднимаясь со стула. Мне было абсолютно наплевать на приличия. Чего ради мне вставать перед какой-то там бабой, тем более пришедшей что-то там у меня нудно клянчить.

Я редко ошибаюсь, но сейчас я ошибся. Она была совсем не какая-то там.

Рядом с Еленой непринужденно стояла не просто симпатичная молодая женщина. Она была красива невероятной, абсолютно несовременной и в то же время сумасшедшей, сразу же захватывающей тебя красотой. И еще в ней был тонкий, расчетливо поданный шарм. В ней действительно чувствовалась порода. Точно, точно — я не зря угадал насчет Бархатной Книги. Это не просто воспитание. Воспитанием, пусть даже самым хорошим, нынче такого не добьешься. Это дает только кровь — столетия и столетия хорошей, не смешанной с плебейской водичкой крови. Хотя за последние семьдесят лет намешать можно было что угодно и кому угодно.

На глаз я дал бы ей лет двадцать пять, ну, может быть чуть более. Она была в скромном, обтягивающем высокую грудь шерстяном платье. Подол едва-едва прикрывал точеные колени. В руке она держала маленький кожаный баульчик.

Она смотрела на меня слегка раскосыми огромными глазами. И, как ни удивительно, в них я не видел ни страха, ни смущения, — ничего, кроме какой-то пока непонятной мне странной отстраненности. И легкого скрытого удивления — почему этот хам не поднимается в ее присутствии — в присутствии женщины. Имено так я прочитал в ее глазах — хам.

Я давно уже привык к тому, что все, кто меня знает или обо мне слышал, — и мужчины, и женщины, — меня боятся. Боятся и подчас совсем беспричинно, заочно ненавидят. Что делать, такова жизнь и таков я в этой жизни. Но эта женщина не боялась меня — я это ясно видел и более того — ощущал. А ведь она наверняка знала от Елены или еще от кого-нибудь, кто я и что я — иначе бы ко мне не пришла. И тем не менее она абсолютно не скрывала того, что мы с ней — не ровня. Она — выше. И неизвестно еще, кто у кого будет просить.

Как ни странно, мне это понравилось. И я решил, что уж хамом-то в ее глазах я никогда впредь выглядеть не буду — не в моих это теперь интересах.

А еще я сразу понял, что рано или поздно она будет моей. Скорее рано. Вся целиком — и душой и телом, прости меня Господи, за такой трюизм, пусть даже не высказанный вслух. А потом… Что будет для нее потом — я тоже понимал: сладкое, иногда не совсем рабство, золотая клетка, кнут и пряник с постепенным привыканием и к первому, и ко второму: но в данный момент меня не это волновало. Я привык решать все свои проблемы по ходу их возникновения — так уж меня приучила моя не совсем легкая жизнь.