Ничего не бойся - Лиза Гарднер

Ей было на все на это плевать. Ее одолевали злоба и депрессия, даже огромное количество лекарств не помогало. Уж я-то знаю, сама прописывала ей последние три препарата. Попытка самоубийства Шаны – это пятно не только на репутации доктора МакКиннон, но и на моей собственной.

– Она принимала свои таблетки? – поинтересовалась я.

– Мы следили за тем, чтобы она пила лекарства, а также проверяли камеру на наличие лишних таблеток. Ничего не было найдено, но это всего лишь может означать, что она на шаг впереди нас. Вы знаете наши правила, Аделин. Придется продержать Шану в больничном изоляторе не меньше недели.

Я кивнула. Если тюрьмы полны умалишенных людей, то больничные изоляторы – подлинный эпицентр сумасшествия, где особо буйные пациенты мечутся из угла в угол палаты, крича что есть мочи, чтобы об их безумии узнал весь мир.

Возможно, прежде моя сестра не собиралась кончать жизнь самоубийством, но неделя в изоляторе сделает свое дело.

– Это сегодня годовщина со дня ее первого убийства? – спросила я. – Мария говорила, что какой-то репортер добивается свидания с Шаной, чтобы задать ей несколько вопросов по этому делу.

Вместо ответа суперинтендант МакКиннон выдвинула ящик стола и выудила из него перевязанную кипу писем.

– Его зовут Чарли Сгарци. В первый раз он позвонил сюда полгода назад. Мы объяснили ему, что свою просьбу он должен отправить в письменном виде лично Шане. Мне сказали, она прочла несколько писем, но ни на одно из них не ответила. Очевидно, его это не остановило.

Суперинтендант передала мне письма. Я насчитала более дюжины конвертов, на каждом из которых стоял почтовый штемпель с датой отправления. Получается, на протяжении последних трех месяцев этот репортер писал практически каждую неделю. Все конверты были вскрыты, но это не означало, что Шана их прочла. Скорее всего, перед тем как отдать письма получателю, из соображений безопасности их проверяла охрана.

– Все эти письма написал один и тот же человек?

– Да.

– Из какой он газеты?

– Не из газеты. Он блогер, ведет какой-то интернет-портал или что-то вроде того, я не очень в этом разбираюсь. Как говорят мои дети, бумажные газеты – это каменный век, интернет-новости – вот наше будущее. Может, и так, только что мне стелить под кошачью миску?

– Шана прочла все письма?

– Нет, только первые два или три, а потом она и вовсе перестала их брать.

– Но вы-то их читали?

– Лично я – нет, но мои сотрудники проявили любопытство. Сами понимаете, вашу сестру трудно назвать популярной пациенткой.

Я снова кивнула, понимая, что суперинтендант имеет в виду. Многие пациенты, находясь в заточении, начинали вести активную социальную жизнь, становились более общительными, и, соответственно, охране было приятнее иметь с ними дело. Особенно это касалось молоденьких симпатичных девушек. Шане же в этом плане ловить было нечего. В свои сорок с хвостиком, закаленная жизнью в тюрьме, она имела вид не просто малопривлекательный, но скорее даже отталкивающий. Не удивлюсь, если большинство считают ее лесбиянкой. Лично я в это не верю, учитывая сексуальный характер ее убийств, однако, опять-таки, я ее об этом не спрашивала.

– Когда Шана стала получать письма каждую неделю, – продолжила суперинтендант, – мы стали подозревать, что они могут содержать нечто большее, чем просьбу о личной встрече.

Я в третий раз кивнула. Может, моя сестра и не красавица, но на ее счету числится в том числе употребление наркотиков, так что я понимала беспокойство службы безопасности.

– Если письма содержат шифр или какую-либо скрытую информацию… – суперинтендант развела руками, – то сделано это просто мастерски. У меня такое чувство, что этот репортер просто помешан на вашей сестре. После того как я навела о нем справки, стало ясно, что догадка эта не лишена смысла. Он двоюродный брат Донни Джонсона.

Я озадаченно посмотрела на собеседницу. Донни Джонсону было всего двенадцать, когда Шана придушила его голыми руками, прежде чем изуродовать лицо ножом. И хотя ей было четырнадцать, в связи с особой жестокостью деяния судили ее как совершеннолетнюю. На суде Шана заявила, что Донни пытался ее изнасиловать, а она всего лишь защищалась. А что касается отрезанных ушей, изуродованного лица, длинных полосок кожи, срезанных с его предплечий…

Даже не пытаясь изобразить раскаяние, она заявила присяжным, что сильно сожалеет о своем поступке. Классический ход, который мало помог ей в этом случае.

Окружной прокурор обратил внимание на тот факт, что Донни был бледным хилым пареньком, которого на уроках физкультуры всегда выбирали в свою команду в последнюю очередь. Шансы этого сорокапятикилограммового чуда изнасиловать превосходящую его в размерах, более хитрую, чем он, закаленную в уличных драках соседку стремились к нулю…

Присяжным понадобилось менее двух дней, чтобы решить дальнейшую судьбу моей сестры. Их решение было не самым радужным, даже несмотря на то, что адвокату удалось оградить Шану от лишних вопросов по поводу предыдущих инцидентов, включая тот, когда она порезала еще одного сверстника.

В средствах массовой информации мою сестру называли не иначе как монстром. Если вспомнить, что после она убила еще трех людей, двое из которых были тюремщиками, вряд ли общественность в ней ошибалась.

Как говорила Шана, она была Папочкой. Прирожденным хищником.

А я была Мамой. А Мама, по ее словам, была еще хуже.

Я ничего не могла с собой поделать: перед мысленным взором поплыли фрагменты кожи в стеклянных флаконах, спрятанные в коробке из-под обуви, хранящейся в моей гардеробной. Что бы подумала Шана, узнай она, что я вовсе не такая белая и пушистая, как она думает? Что у нас с ней и с отцом, в конце концов, очень много общего?

Я попыталась собраться с мыслями и снова сосредоточиться на письмах.

– Так что именно ему нужно? – спросила я.

– Задать Шане несколько вопросов.

Я помахала в воздухе пачкой писем:

– Но ему это не удалось?

– Нет. Поэтому он до сих пор продолжает присылать ей свою контактную информацию.

– И он, конечно же, не посчитал нужным сообщить, что является двоюродным братом маленького Донни. Вы сами нашли эту информацию.

– Именно.

– Что ж, его мотивы вызывают подозрение.

– Я тоже так думаю, – согласилась суперинтендант МакКиннон.

– Думаете, Шана знает обо всем этом?

Суперинтендант удивленно посмотрела на меня:

– Откуда она, по-вашему, может знать о родственной связи между репортером и Донни Джонсоном?

Я пожала плечами.

– Вы говорили, что Шана отказывается читать письма. Почему? Репортер всего лишь просит о личной встрече. С чего бы ей нервничать по этому поводу? Вы знаете Шану не хуже меня. Она умная, она умеет манипулировать людьми, плюс ко всему ей скучно… Полагаю, она бы нашла это предложение как минимум… интригующим.