Проклятие королевы фей - Тереза Медейрос

Если она не ныла, то жаловалась на необычную для весны жару. Если она не жаловалась на жару, то требовала устроить привал и снова поесть. Или дать ей попить свежей воды из ручья. Или позволить ей ненадолго уединиться в кустах. Если же она не выдвигала невыполнимых! требований, то стонала по поводу тропинки, на которой так много корней. Или из-за тряски по неровной дороге. Или из-за неказистой природы Уэльса.

Ее беспрестанные жалобы действовали не только на Остина, слушавшего их, мрачно стиснув зубы. Когда после третьего жалобного восклицания: «Ну сколько нам еще ехать!» — рыцарь рассеянно назвал ее «Айви», весь небольшой отряд, включая похожую на мышку няньку, обернувшись в сердцах, хором поправил его:

— Холли!

Остин отвернулся, недовольно нахмурившись. Его посадке в седле сильно мешало постоянное возбуждение его мужского естества, вызванное едва уловимым ароматом мирры, продолжающим витать в воздухе. Одно время рыцарь начал было думать, что Рианнон навеки покинула его жизнь, но, по-видимому, мстительная фея лишь придумала новые, еще более дьявольские мучения.

Отряд начал взбираться по крутому каменистому склону, и Кэри подъехал к Остину высказать свое мнение:

— Да она прямо-таки тиран какой-то! Теперь понятно, почему отец так стремился поскорее избавиться от нее. Вам следовало бы прямо сейчас вернуться в Тьюксбери и потребовать еще золота.

Остин заставил себя небрежно пожать плечами, не мог же он легко согласиться с правотой своего оруженосца. Он уже начинал бояться, что совершил ужасную, непоправимую глупость.

— Ее воспитание — дело очень деликатное. Вероятно, отец ублажал все прихоти дочери в утешение за ниспосланное на нее проклятье — отвратительную внешность.

Кэри мрачно оглянулся.

— Жаль, что следствием всех его усилий явилась эта капризная уродка.

— Быть может, с годами ее характер смягчится.

— Если до той поры вы ее не задушите. — Одного взгляда Остина хватило, чтобы оруженосец испуганно побелел как полотно. — О боже, Остин, простите. Я не подумал.

Улыбка рыцаря успокоила его.

— Не извиняйся. Тебе прекрасно известно, что одним нытьем довести мужчину из рода Гавенморов до кровопролития нельзя.

— Сэр Остин! Сэр Остин! Я хочу спросить, мы еще не приблизились к цели нашего путешествия? Скоро уже полдень, и я от голода только что не падаю в обморок.

При звуках этого пронзительного голоса улыбка Остина сменилась болезненной гримасой.

— Похоже, я напрасно был так категоричен…

Никогда в жизни Холли не чувствовала себя такой несчастной.

Гористая местность требовала от неопытной всадницы постоянного внимания и не позволяла расслабиться ни на минуту. Попытки найти более удобное положение в седле привели лишь к тому, что комок тряпья, переместившийся наверх, при каждом шаге лошади колотил девушку по спине. Она послушно подставляла лицо лучам солнца; теперь каждое дуновение ветерка огненными языками лизало ей щеки.

Обжорство привело к тому, что у нее стало пучить живот и ее потянуло ко сну. Однако еда не заглушила странную ноющую боль, терзая Холли всю дорогу.

Половину путешествия девушка провела в напряженном беспокойстве, ожидая, что из-за ближайшего холма вот-вот выскочит толпа кровожадных валлийцев, а другую половину — в еще более мрачных размышлениях: ведь Гавенмору ждать подкрепления неоткуда. Отец, не моргнув глазом, отдал ее нищему ничтожеству.

Никто не осмеливался заговорить с ней после того, как отец Натаниэль, ударив ослика по бокам, догнал ее.

— Замечательно придумано, дитя мое, — пробормотал он, размахивая длинными ногами, свешивающимися почти до земли. — Ничто так не отталкивает мужчину, как сварливая жена.

Холли смерила его надменным взглядом.

— Не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.

Как она ни старалась, ей не удавалось оторвать взгляд от широкой спины своего супруга. По отношению к жене он был само терпение, но Холли опасалась, что долго так продолжаться не будет. Особенно если он раскроет обман. Под сводом черных узловатых ветвей жуткое пророчество Элспет насчет того, что их всех убьют и оставят гнить на покрытой лишайниками земле, казалось не таким нелепым, как среди бескрайних лугов Англии.

Испуганный взгляд Холли метался от дерева к дереву, стремясь отвлечь ее от этих мрачных мыслей. Пейзажи Уэльса были для девушки такими же чужими, как и круговерть событий, в которую она окунулась с таким безрассудством. Древние дубы, такие непохожие на стройные березы и вязы Тьюксбери, простирали над головами раскидистые кроны. Их густые ветви не пропускали солнечный свет, и внизу в сырых зарослях папоротника царил полумрак. Ковер мха заглушал стук лошадиных копыт.

Мрачное очарование леса быстро распалило воображение Холли. В гортанном крике неведомой птицы ей слышался язвительный хохот фей, насмехающихся над ее судьбой. Мелодичное журчание струящегося среди камней ручейка становилось зовом свирели козлоногого Пана, завлекающего девушек к погибели. Искривленные ветви терновника и ольхи казались Холли застывшими в муках гримасами, исказившими лица глупцов, дерзнувших вторгнуться в этот заколдованный лес.

Дорога круто пошла вниз, и Холли вдруг с ужасом заметила, как сильно отстала от остальных, уже переправляющихся через бурлящую водоворотами протоку, преградившую путь. Жалея о том, что она не перекинула ногу через спину кобылы, пока они еще были на ровном месте, Холли заторопилась вниз, вцепившись руками в поводья и лошадиную гриву, чтобы удержаться в неудобном седле.

Кобыла зашлепала по пенящейся воде, доходящей ей до бабок, и вдруг какое-то прикосновение к непокрытому затылку Холли заставило ее вздрогнуть. Девушку обуял ужас. По коже пробежали мурашки. Ей показалось, что она попала в паутину и мерзкое насекомое ползает у нее в волосах. Выронив поводья, она завертелась в седле, отчаянно крича и колотя себя руками по голове и плечам.

Испуганная лошадь попятилась назад, сев крупом в ледяную воду. Холли не смогла бы сказать, что привело ее в чувство: резкий удар при падении или устремившаяся под юбки холодная вода; только что она испуганно визжала; в следующее мгновение тупо взирала на безобидный прутик, который приняла за какого-то ядовитого паука, а скрученный листок за его паутину.

Повисла настороженная тишина. Обернувшись, Холли обнаружила, что все застыли, глядя на нее так, словно она упала не с лошади, а свалилась с неба.

Возможно, она снесла бы ухмылку, которую попытался скрыть за поднятой перчаткой Кэри. Возможно, она вытерпела бы ехидную улыбку отца Натаниэля и даже то, что Элспет, верная любящая Элспет сжала губы так, что лицо ее от недостатка воздуха покрылось красными пятнами. Невыносимыми оказались глаза ее мужа, лишенные всякого выражения, кроме жалости, и Холли почувствовала свое положение еще более глупым.