Что знает ночь? - Дин Кунц

Угроза не затаилась в лощине. Пусть и ослепленный ночью, Джон знал, что никто и ничто не шныряет по двору, не прячется ни под кедром, ни в его раскидистых ветвях, ни в домике для игр, который обнимали эти ветви. Никакой враг не следил за домом с могилы Уилларда или из увитой розами беседки.

Он вспомнил тяжелый и необъяснимый удар, который сотряс «Форд», стоявший под козырьком больницы штата, когда он завел двигатель, чтобы уехать.

А спустя несколько часов в подземном гараже, повесив плащ на крючок, услышал донесшиеся из теней шесть ударов, три и еще три, а потом новые три, уже с потолка. Тогда он списал эти удары на шумы, вызванные воздушными карманами в медных водопроводных трубах.

Но теперь интуиция, такая же реальная, как мозг в его костях, подсказала Джону Кальвино, что стучал невидимый гость, пробирающийся в незнакомый ему дом, точно так же, как слепой простукивает белой тростью незнакомую ему территорию.

Враг более не прятался в ночи. Враг уже находился в доме.

И хотя Джон понимал, что его могут отправить в дурдом, если он объявит об этом вслух, у него не вызывало сомнений: вернувшись домой, он что-то привез с собой.

Мальчик в круглой комнате, высоко в каменной башне, тщательно прятал фотографию мертвой красавицы, звезды немого кино, во всем ее обнаженном великолепии и всегда обращался с ней крайне осторожно. Единственным своим сокровищем.

Он кипел негодованием к старику, Тиджею Блэквуду. И к Аните, своей матери, бросившей его в Краун-Хилле, который стал ему тюрьмой. И к Реджине, сестре матери, и к юной Мелиссе, дочери Реджины, которые могли идти и ехать куда хотели в любое время дня и ночи, которые никогда не разговаривали с ним, которые высмеивали его в разговорах со слугами и смеялись над ним у него за спиной.

Достаточно долго его негодование не перерастало в злость. Ограничивалось размышлениями о нанесенных ему оскорблениях.

Сдерживал злость и страх порки. И ему не хотелось, чтобы его лишили последних остававшихся у него привилегий. Не забывал он и о подвале, которым не раз и не два грозили ему, царстве мокриц и пауков.

Он также боялся жизни, которая могла лежать за пределами двухсот восьмидесяти акров. Старик часто говорил ему, что за пределами поместья его назовут монстром, устроят за ним охоту и убьют. В юные годы, когда мать заботилась о нем, она тоже предупреждала, что не нужно ему рваться из поместья. «Если ты отсюда уйдешь, то погубишь не только свою жизнь, но и мою».

Ворон научил его свободе.

Как-то в жаркие июньские сумерки мальчик открыл все четыре окна в комнате под крышей башни, чтобы ее продувало легким ветерком.

В трепыхании крыльев ворон приземлился в оранжевый свет, который заливал подоконник окна, выходящего на запад. Одним ярким, черным глазом птица уставилась на уродливого мальчика, который сидел в кресле с книгой в руках.

Птица склонила голову в одну сторону, потом в другую. Оглядела все. А в следующее мгновение пересекла комнату, вылетела через восточное окно в лиловое небо.

Мальчик как-то сразу поверил, что его крылатый гость — не просто птица. Ворон, да, но еще и душа, знак, предвестник.

Из вазы для фруктов он выбрал три виноградины. Ножом разрезал пополам, чтобы дать волю запаху. Положил половинки бок о бок на подоконник западного окна.

Он подозревал: если эта птица больше, чем птица, она обязательно вернется, чтобы взять подношение. Оранжевый свет сменялся красным, когда ворон опустился на подоконник.

Мальчик наблюдал, как он ест виноградины, и ворон наблюдал за наблюдающим за ним мальчиком. Когда ворон вновь пересек комнату и вылетел из восточного окна, мальчик почувствовал, что они поговорили, хотя и без единого слова. Но он не знал, что это означает.

Следующим днем, тоже в сумерках, ворон появился опять, съел виноградины. В третий вечер получил разрезанные на четыре части клубничины.

Сидя под светом лампы, мальчик смотрел на смелого ворона, сидящего на кутающемся в тени подоконнике, а ворон смотрел на мальчика, и какое-то время спустя тот понял: на этот раз птица прилетела, чтобы что-то ему предложить. Но что именно? Полчаса он ждал, гадал, и наконец до него дошло. Птица прилетела, чтобы предложить ему ночь.

Прежде чем ворон пересек комнату, мальчик уже поднялся и шел к восточному окну. А после того, как ворон вылетел из него, схватился за центральную стойку и выглянул наружу, как мог далеко, рискуя свалиться.

Ворон неспешно улетал от башни, лунный свет влажно блестел на его черных крыльях, теле, хвосте, будто птица стала каплями чернил, которыми на ветру было начертано будущее мальчика.

Он поспешил к дубовой двери, распахнул ее, сбежал вниз по винтовой лестнице. Грохот его шагов напоминал биение сердца дракона, дыхание эхом отражалось от каменных стен.

Хотя мальчик обычно много спал днем и бодрствовал по вечерам и глубокой ночью, чтобы избегать тех, с кем ему запрещали водить компанию, он никогда не решался удаляться от дома, разве что на считаные ярды. Время пришло. Ворон сделал ему предложение: ночь и все ее возможности.

На этих двухстах восьмидесяти акрах хватало лугов и лесов. Ложбин и холмов. Скал и пещер. Плюс две речушки и пруд. Так что мальчик мог найти много нового и интересного, даже не выходя за огороженную территорию.

И поскольку его родственники и слуги спали, они понятия не имели, как далеко он уходил от дома и что делал. Он мог делать что угодно, все, что угодно, а они бы думали, что он ходит по дому или сидит в своей башне, если вообще думали о нем.

Всегда он ходил неуклюже, пошатываясь, корявые кости и суставы другого не позволяли, даже прихрамывал. Но внезапно, в эту ночь, когда мальчик бежал по восточному лугу вслед за вороном, он открыл для себя необычную грациозность своего неловкого тела.

И хотя в фильмах смерть — это кости, прикрытые плащом, как в знаменитом фильме Джулиан Хатуэй «Круг зла», — она тоже может двигаться легко и непринужденно, без видимых усилий, лететь, скользить, как по катку из крови. Теперь, когда ворон кружил над ним, держа в когтях толстую луну, мальчик тоже летел и скользил, через лужайку, на луг. В леса.

Мальчик еще не был мною. Ему оставалось кое-что узнать и кое-что сделать. А потом он станет мной, таким, как я сейчас.

Дождь ночью все слабел, а на заре прекратился вовсе. К тому времени, когда Джон свернул на подъездную дорожку, проложенную под сенью пурпурных буков к больнице штата, облачный слой еще больше потерял в толщине, но еще нигде не разорвался, чтобы открыть синее небо.

Расположенная на вершине холма закрытая психиатрическая больница походила на форт, парапет на крыше напоминал укрепление, да и окна шириной не очень-то превосходили бойницы крепостных стен. Создавалось ощущение, что больница спроектирована с тем, чтобы защищаться от здравомыслия окружающего мира, а не для того, чтобы не позволять своим пациентам творить зло вне этих стен.