И в беде мы полюбим друг друга - Тьерри Коэн

Держа мою визитку, она расцеловала меня в обе щеки и исчезла за дверью.

Я вернулся к себе в агентство, вспоминая, что видел, и продолжая чувствовать волнение.

Так Алиса вошла в мою жизнь, не подозревая об этом.

Все труды Тони пропали даром. Он потерял двадцать лет, работая на машину своей мечты, принимая амбиции своих патронов за свои собственные. В результате он остался один, без цели, без веры, вымещая на окружающих то презрение, какое испытывал к самому себе.

Его энергия, не питая новых иллюзий, понемногу подтачивает его самого. Тони был похож на урну с пеплом.

Я понимаю, в качестве обычного свидетеля я говорю слишком высокопарно, но не могу устоять, хочу найти точное слово, исчерпывающий образ и описать своего друга таким, каким он был перед тем, как все это произошло. Хочу, так сказать, почтить память Антуана, каким он был накануне событий.

Если описывать Тони одним словом, я назвал бы его… придурком. Те, кто едва его знали, считали докучливым занудой, типом, которого раскатали неприятности и который видел в них причину своих неудач, хотя это он сам превратил свою жизнь в то, во что превратил. Антуан смотрел на людей высокомерно, веря, что только ему открыта истина, только он постиг суть системы, а она, и заодно с ней и все остальные, не заслуживают никакого снисхождения. А как он любил ощущать себя частью этой системы! Он и теперь все еще ее часть, потому что стал владельцем небольшого агентства по найму охраны. Оно было его последней возможностью сохранить связь с обществом, и я помогал ему всем, чем мог. По дружбе, разумеется. Одолжил денег, порекомендовал своей клиентуре. Но он сам начал все портить: не являлся на встречи, вел себя агрессивно.

Короче, можно сказать, стал некоммуникабельным. Если снисходил вдруг до какой-нибудь вечеринки, то обязательно портил всем настроение: ядовито смотрел на того, кто легкомысленно затрагивал серьезную тему, бросал презрительные взгляды на знакомых, ляпнувших какую-то пошлость, отворачивался, когда все хохотали, и в конце концов гасил любое веселье. Кончилось дело тем, что он лишился всех своих знакомых.

Всем прекрасно известно, что система у нас гнилая, что мы живем на пороховой бочке, что любые радости преходящи, что все человеческие отношения таят под собой корысть. Но что тут поделаешь? И что, спрашивается, делал он? Он записался в партию, которая готовила революцию? Вступил в общество, которое стремилось помочь человечеству? Нет. Он перестал вообще стремиться к какой-либо деятельности. Он занял позицию наблюдателя, едкого, язвительного критика.

Я остался его другом, потому что я человек с принципами. Но дается мне это непросто, могу вас уверить. Жена не хочет больше звать его в гости, детям он тоже не нравится. Но я держусь, потому что боюсь, как бы он не наделал глупостей. Я имею в виду… Впрочем, вы сами все уже поняли.

В следующий раз я увидел Алису в ресторане. И понял, что обязательно должен с ней познакомиться.

Накануне Кандис предложила выпить кофе после обеда. И я согласился, понадеявшись, что снова увижу незнакомку.

Тогда я еще не знал, как ее зовут. И вообще ничего о ней не знал. Но хотел докопаться, что меня на ней так заклинило.

У меня возникло ощущение, что сама судьба предназначила мне встречу с этой молодой женщиной. Дело было не в желании и не в любопытстве, дело было в предчувствии. Что-то мне подсказывало, что, если я подойду к ней, мне во всем повезет.

Странно, не правда ли?

Сегодня я могу сказать, что, появившись в моей жизни, Алиса совершенно бессознательно пробудила во мне самую лучшую часть души, ту, что, как мне казалось, омертвела навсегда. Она возродила во мне простое человеческое желание – но, возможно, оно сексистское – мне захотелось ее оберегать. От кого? От чего? Я не мог ответить. Но я захотел с ней познакомиться, послушать ее, поговорить с ней.

Но как познакомиться с боязливой женщиной, женщиной-интровертом, наверняка очень подозрительной? Традиционные методы знакомства были совершенно бесполезны, и я бы даже сказал, вредны. Мне нужно было быть крайне осторожным и при этом решительным. Эти два качества плохо сочетаются между собой.

Я не знал, что придумать, чтобы Кандис заговорила со мной об Алисе. Но решил, что соображу что-нибудь на месте.

Когда я пришел, моя шумная бывшая подружка сидела за столиком со своими двумя приятельницами и… Алисой. Случай был ко мне благосклонен. Случай или судьба?

Заметив меня, Кандис поднялась, собираясь подойти ко мне, но я оказался проворнее и сам подошел к их столику. Приятельницы Кандис поздоровались, не сводя с меня испытующих и любопытных глаз, какими всегда смотрят женщины на «знакомого их подруги». Одна Алиса проявила полное безразличие. Она быстро проговорила «здравствуйте» и отвела глаза.

Я ей был неинтересен. И это не было притворное безразличие, с какого начинают разыгрывать партию соблазнения, и уж точно не вежливая сдержанность по отношению к мужчине, который считается «другом приятельницы». Алиса встретила мое появление с вежливой заминкой, с какой пассажиры вагона метро встречают бомжа, опасаясь, что он их заденет или обратит на них внимание.

Здороваясь с подругами Кандис, я наблюдал за ней. До чего же необычная молодая женщина. Темные круги затеняли сверкание ее карих глаз, губы были тонкие и великолепно обрисованные, нос чуть длинноват, но изящнее и быть не могло. А прическа? Она была как будто в матовом серебристом шлеме, который изготовил лишенный воображения парикмахер былых времен, не ощущающий притягательности женственности. Я убедился в верности своего первого впечатления: Алиса прятала или затушевывала все достоинства своей внешности. Неужели сознательно? Да, она была способна и на такое. Но могла поступать так оттого, что не верила в себя или не подозревала, сколько соблазна и привлекательности в ней таится. И это делало ее еще более трогательной.

Я не большой эстет и не слежу за модой, но, когда был одним из самодовольных гордецов, уверенных, что ключи успеха у них в кармане, я любил наблюдать за женщинами. Я всегда ценил талант тех, кто умел затушевать свои недостатки, и сочувствовал тем, кто их подчеркивал, крася темной помадой слишком тонкие губы, румяня щеки, подчеркивая тем самым отсутствие скул, сделав короткую стрижку при круглом личике, начернив брови и подчеркнув мужеподобность лица… Я говорю не о тех, кому приходится мириться со своей некрасивостью, и не о тех, у кого отсутствует желание нравиться, я говорю о жертвах модных журналов и руководств– бедняжки, стремясь стать красивее, не понимают, что не все советы им подходят.

Видя иной раз вопиющую безвкусицу, я иногда хотел помочь простодушной красотке советом, чтобы вернуть ей ее красоту: «Стоит ли вам носить такое платье? Зачем вам так много краски? Ваша прическа мешает другим разглядеть, какая вы на самом деле! Вам пойдет не такая яркая губная помада, подчеркните ваши высокие скулы и носите волосы подлиннее…» Похоже, я был о себе весьма высокого мнения, если считал себя непогрешимым судьей. Но в то время я и сам был жертвой диктатуры: закон дня был для меня святыней. Впоследствии депрессия избавила меня от подобных волнений. До сегодняшнего дня. Алиса воскресила мой въедливый взгляд, но свои суждения я оставил при себе. Может, она и не умела подчеркнуть свою красоту, следуя сиюминутной моде, но она в этом и не нуждалась. Она была прекрасна для тех, кто сумел ее разглядеть. И я был из их числа. Впрочем, много ли нас было? Сомневаюсь. Мужчины тоже давно утратили свободу суждения. Из-за нехватки времени, а может быть отсутствия самостоятельности они доверились рынку, торгующему красотой, сделались конформистами. Они расхватывают серийные модели и перестали замечать личности.