Россия: народ и империя - Джеффри Хоскинг

Подчеркивание светского величия и достижений не означало, что Петр не был верующим, но партнерству светской власти и церкви пришел конец. Император запретил патриаршество и подчинил церковь себе, создав Священный Синод во главе с назначаемым царем обер-прокурором. Петр взял на себя даже то достоинство, которое раньше соответствовало только патриарху: после победы под Полтавой его встретили словами, с которыми прежде обращались только к главе церкви: «Благословен да будет Он, кто приходит во имя Господа!»

Согласно концепции Петра, государство стояло выше эгоистичных частных интересов, выше этнических или религиозных различий, даже выше личности самого монарха. Петр был первым царем России, попытавшимся провести различие между государством и личностью и качествами правителя. Это проявилось, в частности, в новой клятве, которую давали рекруты, вступая в армию: «государю и государству». Сам Петр не всегда соблюдал отличие, в еще меньшей степени это делали его подчиненные, но все же то был первый шаг от вотчинной системы правления к функциональной, или бюрократической, где общественная и частная сферы разъединены друг от друга и каждая ветвь управления исполняет функцию независимо от личных интересов исполнителей. Петр даже попытался убрать из монархии фактор родства, бросив вызов традиционному порядку наследования и выговорив право правителя самому назначать своего преемника.

Тем же мотивом, установлением принципов функционализма и беспристрастности, было продиктовано и учреждение в 1718 году коллегий вместо существовавших до того приказов. Коллегии являлись, скорее, функциональными органами, чем территориальными: каждая имела собственную область юрисдикции, будь то армия, правосудие или сбор налогов. Более того, возглавляли их не отдельные личности, а административный совет из нескольких человек. Таким образом подчеркивалось, что их власть не может быть использована в личных интересах одного лица или семьи. Как объяснил Петр I в указе от 19 декабря 1718 года: «Чего ради учинены коллегии, то есть собрания многих персон, в которых президенты или председатели не такую мочь имеют, как старые судьи [которые] делали, что хотели. В коллегиях же президент не может без соизволения товарищев ничего учинить…»

Но, конечно, и коллегии способны порождать свои собственные интересы и действовать по принципу, выраженному русской пословицей «Рука руку моет». Защищая групповые интересы, любые коллегиальные органы могут застопорить работу самого прекрасно спроектированного механизма. По этой причине Петр провел в жизнь еще один принцип, согласно которому глаз хозяина должен все видеть. Если государство — механизм, ему требуется оператор, надзирающий за нормальным функционированием всех частей и устраняющий возникающие неисправности. Поэтому в каждую коллегию царь посадил своего представителя, фискала, «которому следовало надзирать за тем, чтобы дела велись со рвением и справедливостью; а если кто того не будет делать, то фискал должен докладывать обо всем в коллегию, как предписывает ему инструкция».

В связи с тем, что Петр считал бдительность первостепенной обязанностью фискалов, он заранее снимал с них ответственность за возможные ложные обвинения и практиковал награждение фискалов частью изъятой у провинившихся собственности. Этим царь открыл дорогу к культу «бумаготворчества» и порожденным завистью и злобой, зачастую ничем не обоснованным обвинениям, ставшим со временем неотъемлемой частью российской бюрократической жизни.

В проведенных Петром реформах государственного управления появилась роковая двойственность.

С одной стороны, реформы были проникнуты духом уверенности в способности людей достигать благотворных и перспективных перемен посредством рациональной организации. С другой — эту уверенность подтачивало постоянное подозрение, что те же люди, предоставленные самим себе, станут на деле вести себя нерационально и мешать работе самого совершенного механизма своим бездельем, неловкостью, невежеством, эгоизмом или преследованием корыстных клановых или личных интересов. Письма и инструкции Петра пронизаны страстным желанием навязать свою волю всем и на все времена, причем это касалось даже самых мелких дел, словно он смутно сознавал — греховная человеческая натура испортит, сведет на нет все его превосходно разработанные планы. Император даже запретил плеваться и ругаться в коллегиях и определил наказания для упорствующих в этом нарушителей, угрожая им телесными наказаниями и лишением имущества и звания.

В основе всего этого лежало невольное признание того, что принципы светского, деятельного управления, покоящиеся на строгой субординации, безличности, разделении функций и четком регулировании, совершенно несоотносимы с принципами, свойственными родственным системам кумовства, пронизывавшим все российское общество от деревенской общины до царского двора: бесцеремонность, персонализация, круговая порука, «Рука руку моет».

Социальным классом, которому суждено было стать носителем новых идеалов государства, стало дворянство, или, как его тогда называли, шляхетство. Петр хотел, чтобы шляхетство стало категорией, определяемой не рождением и наследственной иерархией, а личными заслугами и отличиями на службе у государства: «Мы для того никому никакого ранга не позволяем, пока он нам и отечеству никаких услуг не покажут».

На практике концепция выразилась в требовании, чтобы дети знати обязательно учились какому-нибудь государственному делу, сдавали экзамен и начинали службу с низшей ступени. Если речь шла об армии, то это означало, что их зачисляли рядовыми, хотя для смягчения удара по семейной гордости позволялось проходить службу в престижных гвардейских полках, в которые превратились некогда «потешные» петровские части. В разгар реформаторского азарта Петр I даже попытался настаивать, чтобы юношам из знатных семейств, не имеющим аттестата по математике и геометрии, не дозволялось вступать в брак — позднее император сам отказался от этой драконовской меры.

Идеал продвижения только за счет личной службы был закреплен в «Табели о рангах», введенной в действие в 1722 году. «Табель о рангах» заменила систему местничества, отмененную за тридцать лет до этого, согласно которой официальные посты распределялись в зависимости от наследуемого положения семьи претендента. Новая «Табель» основывалась на военной иерархии, но применялась не только в армии и на флоте, но и на гражданской службе и при дворе. Она состояла из четырнадцати параллельных рангов: пройдя путь от четырнадцатого до восьмого, человек незнатного происхождения получал статус дворянина, причем не только для себя, но и для своих потомков, которые считались равными по достоинствам самому древнему роду, несмотря на низкое положение предков и отсутствие герба.

Здесь, конечно, проявилось свойственное Петру противоречие, отличавшее его хронический дуализм: принуждать ли подданных к службе или пробуждать их гордость службой. В принципе, простой человек становился дворянином только по заслугам, но достигнув определенной ступени, передавал свое положение наследникам, которым вследствие этого уже не приходилось проходить через те же испытания. Пока Петр правил сам, одной силы личности хватало, чтобы знать делала то, чего он хотел, но его преемники такой щепетильностью не отличались и все реже обращались к элементу принуждения. Долговременный эффект реформы состоял в том, чтобы создать новое сословие с наследственными привилегиями.