Сны над Танаисом - Сергей Анатольевич Смирнов

храма, защищая глаза от света ладонью. Он ждал кого-то, но не меня. Вероятно, отца.

Я двинулся через площадь неспешным шагом, чтобы дать ему время приглядеться ко мне.

На вид ему можно было дать около двадцати пяти, но телом он казался моложе своего возраста. Он был худощав и вполне высок. Крупная голова с клиновидным, узким подбородком искажала пропорции, подчеркивая юношеское тщедушие. Его глаз я поначалу не различил: они смотрели в сторону и были прикрыты тенью от ладони.

Он посмотрел на меня и опустил руку, лишь когда я подошел почти вплотную. У него были светло-серые, с мраморным оттенком, редкие для персидской крови, глаза. В них я узнал силу, но она таилась глубоко в роду, и мне не открылось, прорастет ли она в этой душе не только словом, но и опасным живым огнем. Губы его были строги, жестки и неподвижны, такие же, как и две ранние морщины, протянувшиеся от глаз к губам по дорогам слез. Этому человеку предстояло много увидеть и много страдать.

- Ты - Манемс, сын Патека, - сказал я твердым голосом. - Я приветствую тебя и желаю тебе чистого света.

На миг взгляд Манемса помутнел и как бы провалился сквозь меня в пустоту. Когда его глаза, вернувшись в земные пределы, вновь встретились с моими, он произнес в ответ:

- Ты - Эвмар, сын Бисальта. Эллин, почитающий Аполлона. - Он помедлил и добавил, словно с неохотой: - Твое прозвище - Прорицатель.

Плохим словом я помянул старого жреца: его тонкая, злая улыбка дотянулась и до самого Вавилона.

- Я пришел увидеть тебя, - сказал я. - Мой путь был долог, но прям и удачен. Ты послан в царство живых с великой целью. Что видишь ты в жизни людей?

- Борьбу света и тьмы, - был мне ответ, в котором я не услышал ничего нового.

- Как поступишь ты в царстве живых? - вновь спросил я.

- Скажу. И словом отрину тьму от человеческих душ, - ответил он быстро, словно заученную фразу.

- Подобно Христу? - спросил я.

Он взглянул на меня с удивлением, как на невежду.

- Христос, Будда, Моисей - они прошли свои отрезки пути. Наступил мой черед - конца пути достигну я.

Мне вдруг стало не по себе. Я вдруг понял, что не вижу его душу. Мои впечатления не сочетались в ясный узор правды. Передо мной стоял сильный человек, но еще не избранник небес, как если бы его рождение на земле только предстояло. Его слова требовали благоговения, но обнаруживали больше юношеского самолюбия, чем дара прозревать корни страстей. Невольно в этот миг я возроптал на свою судьбу, решив, что она не позволяет мне узнать зерно, из которого наконец взрастут счастье и справедливость в этой кровавой "вечности, беспредельной в обе стороны", о которой вздыхал император Марк Аврелий.

- Ты сомневаешься, - сказал он, заметив мою растерянность.

Я ответил так:

- Вряд ли. Но я смотрю себе под ноги и замечаю острые камни. Мы отличаемся от обыкновенных людей, Манес, не так ли? Нам суждено ходить горными тропами у самых обрывов и по краям ущелий. Внизу - тонкие дороги людей, маленькие домики и крохотные фигурки. Мы видим сверху начала дорог и их концы. Мы сверху видим бандитов, поджидающих жертву, видим и саму жертву за сотни стадиев до засады. У нас завидное положение. Порой нам даже удается докричаться до жертвы и остановить ее на пути. Тогда мы рады и довольны собой. Мы слишком увлекаемся наблюдениями сверху и оттого начинаем спотыкаться на собственных тропах, где тоже полно камней, а то и засад.

- Жалеешь себя, - скривил губы Манес.

- И это вряд ли, - сказал я. - Часто приходилось выбирать между двух зол и принимать жестокие решения. Их груз давит. Ты моложе. Задумаешься позже. А возможно, у тебя более прямая судьба... Отринуть тьму от душ? Благородная цель. Но смотри. Сейчас полдень и нет теней. Вся тьма забилась в щели между камнями. Но солнце вот-вот начнет закатываться, и тени потянутся... в царство живых... День всегда сменяется ночью. А ночь - днем. Не так ли и в душах?.. Не ищи во мне мудрости. Ее нет во мне, и потому нет мне покоя. Лучше ответь без усмешки и удивления.

Манес напряженно смотрел мне в глаза.

- В душах нарушена гармония дня и ночи, - произнес он подавленным голосом, словно ощущая боль в груди. - И в полдень, не прячась, далеко тянутся тени. Я пришел восстановить силу света.

- Да помогут тебе твои боги, - искренне пожелал я ему.

- Чем живешь ты? - спросил он.

- Врачеванием, - прихвастнул я безо всякого желания покрасоваться или оправдаться. - Я начинал с чирьев. Но теперь, сдается мне, я замахнулся на слишком великий недуг. Пытаюсь сводить чирьи с тронов, остановить гибельную варварскую лихорадку, очистить кровь в эллинских жилах. Порой мне кажется, что я взялся омолодить Сократа уже после того, как он принял цикуту. Вместо отваров и настоев я прописываю лекарство римских когорт и сам достаю лекарство в нужном количестве.

- Суетишься, - коротко вздохнул Манес. - Римские легионарии на закате Империи отбрасывают длинные тени.

- Я хочу спасти родину, - сказал я сокровенное, что и для себя самого не произносил словами.

Манес помолчал.

- Кто этого не хочет? - еще тяжелее вздохнул он. - Немногие отщепенцы. Но более крепкие стены возведет твой народ, лишь поверив твоему сильному слову и силе твоего человеческого врачевания. Большего не сумеет ни он, ни ты.

- Мне мало слова, - признался я. - Моя судьба - не успевать со словом. Так складываются обстоятельства. Псы нападают - остается защищаться. Или защищать. Такова моя судьба.

- Я понимаю тебя, - кивнул Манес, - но ты сам посадил свою судьбу в золотую клетку. Злом и мечом борется со злом только зло.

Я тотчас вспомнил, кто уже говорил мне это. Мы оба в нашем разговоре повторили слова Закарии.

- В этом мире, - продолжал Манес, - зло - змея, пожирающая свой собственный хвост. Но это кольцо - вечно.

- В Мемфисе это кольцо - символ силы, - добавил я.

- Пусть так. - Манес помолчал в раздумье и сказал: - Я бы хотел увидеть твой Город.

- Приходи, - ответил я ему, - Я буду рад тебе.

Когда я вернулся