Полководцы Первой мировой. Павел Плеве, Алексей Брусилов, Дмитрий Щербачёв, Михаил Алексеев, Василий Гурко, Владимир Селивачёв - Михаил Мягков

Это отторжение возникло в силу того, что выпускники временных учебных заведений изначально не принадлежали к офицерскому обществу. Они не воспринимали его традиций, законов, культуры, были чужды принципам военной жизни. Конечно, в мирное время в офицерском корпусе было много представителей недворянского происхождения. Однако они получали в военных училищах надлежащее воспитание и образование, которые готовили их к военной профессии. Им внушали многие установки офицерских взаимоотношений, которым те следовали на протяжении дальнейшей службы. Во время войны все выглядело иначе, и профессия офицера стала во многом средством улучшения общественного положения. Поэтому, даже надев погоны, новые люди не могли стать полноправными членами офицерского общества. Многие правила офицерской жизни не распространялись на прапорщиков.

Им даже было отказано в дуэлях, которые на протяжении веков были связаны с понятиями долга и чести. По мнению многих командиров, новоиспеченные прапорщики ускоренных курсов не попадают под эти категории, как не пользующиеся правами действительной службы. «К черту дуэль. Вызовет меня какой-то дурак, мальчишка, которого просто ремнем выдрать нужно, а я, чтобы не прослыть трусом, должен с ним стреляться». До войны все офицеры имели право на дуэль как исключительное средство решения вопросов, в которых задета честь. Теперь же она стала привилегией старого кадрового состава.

Другой причиной взаимного отчуждения, возникшего среди офицерства в военные годы, была неготовность молодых офицеров к командованию нижними чинами. Почти вся русская армия нуждалась в грамотных офицерах-инструкторах, которые смогли бы сплотить отдельных людей в военной форме в единые отряды. Хотя программы школ прапорщиков несколько раз менялись, качество выпускников по-прежнему оставалось низким, и эта проблема так и не была решена в годы войны: «…главное – отсутствие крепких духом офицеров-инструкторов. Последние набирались или из стариков, или из зеленой молодежи, которых самих надо было учить военному делу. Особенно резко эти недочеты сказывались в пехоте, где потери и убыли кадровых элементов были особенно высоки».

Плохая подготовка и неумение общаться с подчиненными приводили к отрицательному отношению к прапорщикам среди нижних чинов.

Это можно установить по характеристикам, даваемым офицерам-прапорщикам в солдатских письмах и фронтовом фольклоре. «Всего более угнетает, что старыми солдатами командуют выскочки-офицеры. Солдат они не понимают или понимают, а забот не видно». Кроме того, солдат угнетало то, что офицерская молодежь, не воспринимая порядков и культуры нового для них армейского общества, пытается утвердить себя в нем через грубое отношение к подчиненным, что ранее было недопустимо. «Мы без офицера, что без головы. Да беда, что голова худа. Что хуже… У нас прапорщик был: и невинен, а в морду бил». Больше всего по солдатскому самолюбию ударяло то, что многие прапорщики были из одной с ними среды. Если вспомнить, каким способом отбирались из воинских частей кандидаты на учебу, станет ясно, что это был далеко не лучший элемент.

В большинстве своем они были из тыловой службы. Вообще в школах прапорщиков количество юнкеров с боевым опытом было невелико. В 1-й, 2-й, 3-й, 4-й Петергофских школах из 1098 человек с боевым опытом было 19 %. Во 2-й Московской из 542 учащихся боевой опыт имели 37 %. Здесь следует отметить, что в общее число людей с боевым опытом входят как бывшие под огнем противника, так и находившиеся возле линии фронта. Если же брать в расчет непосредственно участвовавших в сражениях, то их число будет еще меньше. Солдаты считали обидным подчинение не опытному командиру, а плохо обученному прапорщику, которых иногда называли «заурядами». «Здесь опять эти зауряды самые. Обида мне и всему воинству. Свинаря вместо царя». Поведение молодых прапорщиков на фронте было объектом солдатских шуток и рассказов. Причем высмеивалось не наличие как таковых, а неумение и нежелание ими пользоваться.

Это был своеобразный акт недоверия к молодым офицерам, который в принципе был недопустим в условиях фронта. Многие участники мировой войны отмечали, что «…для того, чтобы выиграть сражение, одного повиновения мало. Нужно, чтобы солдаты доверяли своим командирам». Для прапорщика, чтобы стать «своим» для солдатского мира, необходимо было побывать под огнем. По поведению человека в таких условиях судили о его профессиональной пригодности: «У нас офицер ни тебе учен, ни тебе умен, а словно индюк выхаживает. Зато до дела – ни пальчиком. Ждем, когда же бой испытает».

Подобное отношение касалось в первую очередь выпускников ускоренных курсов, находившихся в более трудных условиях. Оторванные войной от привычных занятий, они попадали в новый, непонятный для них мир. Не зная его законов, плохо подготовленные к восприятию условий войны, они не могли найти общий язык ни с другими офицерами, ни со своими солдатами. Многие прапорщики стремились соединиться с солдатской массой, находясь на одном с ней уровне: «Вы не зовите меня «ваше благородие», когда бываете наедине со мной, зовите просто «Дмитрий Прокопьевич».

Этим они пытались разрушить барьер, разделявший офицерство и солдат, остававшийся нерушимым, несмотря на различные социальные изменения, произошедшие в русском обществе в начале века и в период Первой мировой войны. Новые офицеры всячески подчеркивали, что имеют социальный статус одинаковый с солдатами (это считалось недопустимым в традиционном офицерском обществе): «Знаете что, поручик Завертаев, я не знаю, какого вы происхождения, но я того же самого, как и эти солдаты, и когда мне говорят, что солдаты – это серая скотинка, то я отношу это на свой личный счет».

Другие, наоборот, чувствовали, что они внутренне не соответствуют новой для них военной среде. С этой точки зрения весьма характерны заметки, сделанные прапорщиком С. М. Устиновым во время его службы в Симферополе в 33-м запасном пехотном полку. Поступив в армию добровольцем, Устинов после некоторого пребывания в полку был направлен в Одесское военное училище на краткосрочные курсы подготовки офицеров, так как до войны он работал нотариусом. После завершения учебы, получив чин прапорщика, он направляется в качестве командира в свой полк и оказывается командиром тех людей, которые недавно обучали его азам военной науки. «Странно мне было чувствовать себя пред этим опытным старшим солдатом, – описывает автор встречу со старым фельдфебелем, – который знал, вероятно, службу более, чем я, офицером, высоко стоящим над ним по лестнице субординации, когда всего четыре месяца назад он был моим непосредственным начальником, распоряжения которого были для меня законом».

Подобные офицеры не представляли, в каком мире они оказались, надев новые погоны. Они не были готовы командовать, принимать ответственные решения, то есть выполнять функции командира, к выполнению которых готовили в традиционных военных училищах. С. М. Устинов отмечает, что, став офицером, он «просто боялся… не за себя, нет, а за ту ответственность, которую я должен был взять за других. Я понял, что во мне не было главного, что нужно было для командного состава: я мог повиноваться, но не приказывать другим. Я чувствовал себя более штатским, чем когда-нибудь».

Поведение молодых прапорщиков на фронте было объектом многих солдатских шуток и рассказов. Причем высмеивалось не наличие знаний как таковых, а неумение и нежелание ими пользоваться. Это был своеобразный акт недоверия к молодым офицерам, который в принципе был недопустим в условиях фронта. Многие участники мировой войны отмечали, что «…для того, чтобы выиграть сражение, одного повиновения мало. Нужно, чтобы солдаты доверяли своим командирам».