Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого - Константин Радов

— Матвей Христофорович, — тяжкий вздох, кажется, удался, — мне очень жаль. Похоже, галеры не могут быть спущены на воду до окончания половодья; а в межень столь крупные суда по Дону не сплавить.

— Александр Иванович, если собрать работников на двух или трех…

— Две — это всё равно, что ничего. Тогда уж лучше приостановить их еще на год, а плотников перевести туда, где сроки не терпят… Готов принести такую жертву на алтарь Отечества. В возмещение попрошу несколько десятков канонерских и мортирных судов. Малого размера, чтобы делать летом и провести в Азов к августу месяцу. Или даже сентябрю.

— Без указа Его Величества заложить оные нельзя. Могу дать из состава флота, только они нуждаются в тимберовке. Как и все корабли. Бомбардирские кечи с трехпудовыми мортирами годятся?

— Сойдут. Для более крупного калибра — об отливке бомб пришлось бы самому хлопотать. А запасы трехпудовок, сколько помню, с прошлой войны остались. Флот ни одного выстрела не сделал.

— Это упрек?

— Нет. Всего лишь сожаление. Командор Бэкем все причины мне тогда изъяснил. Подробнейшим образом. Сейчас, Матвей Христофорович, как полагаешь: ситуация изменилась, или по-прежнему кораблям из гавани не выйти?

— Выйти-то просто. Есть куда: якорная стоянка у Белосарайской косы глубиною довольнее Таганрогского залива и береговыми батареями защищена может быть. За сто верст морского берега, кои Таванским трактатом России отданы — тебя, Александр Иванович, флот должен вечно благодарить. Только…

— Спасибо на добром слове: я тронут, ей-Богу. Только — что?

— Преимущество турок в кораблях линии остается подавляющим — и нет способа сие изменить. Можно, конечно, повторить гренгамскую хитрость, и даже не один раз, но потеря неприятелем двух или трех судов нам не поможет.

— А скольких — поможет? Прости, Матвей Христофорович: мне неизвестны новейшие сведения о состоянии турецкого флота. Впрочем, как и нашего.

— Изволь. Согласно доношениям Неплюева, султан имеет тридцать кораблей: на двух по сто десять пушек, на одном сто две, прочие от пятидесяти до восьмидесяти. Это всё годные, не считая обветшалых. Фрегатов около пятнадцати, галер примерно столько же — сосчитать трудно, понеже не стоят в Константинополе, а употребляются в Архипелаге против разбойников. Судов сорок или близко к тому могут выставить берберийцы, но в линию из них годятся немногие: по самой щедрой оценке, едва ли десяток. Без крайней нужды турки призывать африканских вассалов не станут, потому как оные реисы до денег слишком падки: такая помощь тяжела для казны. Покамест султану хватает собственного флота. Каждую весну половина его отправляется в Керчь, сторожить русских. На зиму возвращается в Босфор, оставя четыре или пять кораблей на случай нежданной диверсии с нашей стороны.

— Погоди-ка. Значит, пролив закрывают десятка полтора кораблей и несколько фрегатов? Причем не самых крупных: насколько понимаю, для стопушечников там мелковато. Равные силы с нашим флотом.

— По рапортам Адмиралтейской коллегии — может, и равные. А на деле… С окончания прошлой войны ни одного судна для Азовского моря не заложено, только начатые достраивали. Девяти лет достаточно, чтобы обшивка успела подгнить. Лес сырой, порты на юге и на севере все в устьях рек — значит, вода пресная. У неприятелей, как назло, соленая! Считай, наши суда вдвое скорее гниют.

— Сколько же у нас кораблей годных?

— Без оговорок — один: "Старый орел". Выстроен в девятом году, в запрошлом — тимберован.

— А с оговорками? В Петербурге мне толковали, что двадцать.

Лучше не называть, кто толковал. Оспаривать августейшее мнение вице-адмирал не станет, а правду слышать хочется.

— Вздор, Александр Иванович. Это на бумаге. На самом деле — "Крепость", коему четверть века, давно лежит килем на грунте. Сохраняют его по указу: для славы, что был в Константинополе. "Гото Предестинация" и "Оут екетбом" тоже исправлению не подлежат; просто никто не осмеливается разобрать оные на дрова, ибо государь своими руками их строил. "Шхельпот" обращен в блокшив, хоть какая-то польза. Прочие корабли, кои моложе пятнадцати лет, надо смотреть: на которых, как мне докладывают, шпангоуты и кильсон поражены сухой гнилью — с теми ничего не сделаешь. Дешевле новые построить. Еще есть галиоты, шнявы и бригантины числом до полусотни, большей частью ветхие. В брандеры годны, а больше ни на что.

— Матвей Христофорович, флот жалко. Военный корабль, не бывший в бою — что девица, до старости не изведавшая мужской ласки. Первопостроенные суда сгнили без дела; ныне второе поколение догнивает. Кои впредь будут заложены — ту же судьбу обрящут?

— В гавани стоят — жалко, а сгорят или утонут — жалеть не станешь?

— Если хотя бы поровну разменяем на неприятельские — нет. Лучше пусть турки утопят, чем на дрова. Немедля занявшись поправкою, какое число можно изготовить к бою?

— Уже занимаются. Много ли успеют сделать, не ведаю: Измайлов отговаривается, что провианта для плотников нет.

— Найду провиант. За счет своих ресурсов. Только скажи, на сколько душ готовить и в какой срок. Чего еще нужно — говори. Леса пиленого, гвоздей, солдат в работы?

Довольная улыбка осветила твердокаменное лицо вице-адмирала. Похоже, мы с ним поладим — значит, есть шансы на успех.

После сей беседы в Троицк на Таганьем рогу отправились триста корабельных плотников во главе с Ричардом Козенцем — лучшим морским архитектором России, недавно получившим капитан-командорский чин. Сам я рассчитывал еще недели на две задержаться под Воронежем, устроив пункт сбора идущих с севера полков, однако прибыл курьер от Голицына с известием, что война султаном объявлена. Пришлось изменить планы и ехать в Азов немедленно. Вице-адмирал остался наблюдать за постройкой и снаряжением прамов, а также встречать едущие из Петербурга судовые команды, чтобы спуститься к морю с полой водой.

Регулярная пехота, из-за неразумного расквартирования, могла быть сосредоточена не раньше середины мая. До того времени, ежели неприятель учинит наступательные действия, только гарнизоны и ландмилиция способны к отпору. Посему военное правление на юге следовало начинать с объезда линии. Царь не обманул: поселенцы и впрямь избежали тлетворного вмешательства его приближенных. Людей сберегли, установленный когда-то регламент сохранили. Ну, может, с неизбежными и допустимыми отклонениями от писаных правил. Замысел исполнился в главном: их совершенно не требовалось принуждать к службе. Крестьянский достаток легко сочетался с воинской готовностью. Многие мужики только здесь и узнали, что значит жрать досыта. Добротные дома, упитанная скотина, необмолоченный хлеб в скирдах, бабы в покупном, а не домотканом, стайки светлоголовых ребятишек… Что сие благолепие надобно защищать, равно от Крыма и от Петербурга, понимали все. Слава Богу, Румянцеву хватило ума не трогать беглых! Иначе булавинский бунт показался бы детскою игрой. Меня встречали не с фальшивой радостью, изображаемой перед грозным начальством, но с искренней: "нашего генерала" вернули — можно не опасаться удара в спину. А крымцам — ужо покажем!