Так становятся звёздами. Часть 1 - Екатерина Оленева

— Да, конечно, простите. Я ещё просто не привыкла к собственному титулу.

— Вы ненавидите меня, не так ли? — бесцеремонно перебив её, повернулся Сезар к набычившемуся графу Фейрасу. — За всё то, что есть у меня. И чего нет у вас — нет и никогда не будет! Моё происхождение, красота, талант. Мой успех на войне и в любви.

— Всё это существует исключительно в вашем воображении, а в действительности есть лишь пустое бахвальство, — ледяным тоном отрезал старый вояка. — Вы просто избалованный лестью мальчишка.

— Не могу с вами согласиться, — невозмутимо пожал плечами Сезар. — Я любимец Удачи. Хотите это опровергнуть? Примите вызов.

— Вы? Бросаете вызов? — удивлённо рыкнул Фейрас. — Мне?

— Я. Вам.

Сезар гордо вскинул красивую голову, с прищуром глядя на противника. И от непередаваемого высокомерия, написанного на его узком лице, у Гаитэ защемило сердце от тоски вперемешку с дикой, змеиной злобой. Ей захотелось, чтобы меч графа разрезал эту самоуверенную плоть до самых костей, обрызгав всё вокруг кровью.

Она так явно увидела это, словно воображаемое стало явью. Увидела и испугалась собственных желаний.

— Вы проиграли мне битву, проиграли любимую женщину, — насмешливо процедил Сезар. — Ну так я готов вам дать шанс отыграться! Никаких армий, никаких посредников — только ты и я, Фейрас. Только ты — и я. Любое состязание, любое оружие, любое время, которое назовёшь.

Глаза Фейраса полыхали от ярости до такой степени, что Гаитэ показалось, будто зрачки его покраснели, как у Зверя в Святом Писании.

— Я принимаю вызов, ты! Жалкий, самоуверенный ублюдок! Надутый индюк!

— На чём пожелаете сразиться? — угодливо поинтересовался господин насмешник.

— На мечах, разумеется! — заявил Фейрас.

— Ну, разумеется, — с презрением протянул Сезар. — Время и место?

— Сегодня вечером, на закате. У таверны Роз.

— Буду с нетерпением ждать встречи, — отвесил поклон Сезар, делая шаг назад с таким расчётом, чтобы соперник мог удалиться.

Что тот и сделал.

В принципе, ничего другого в данной ситуации графу и не оставалось.

Гаитэ с отчаянием посмотрела вслед широкой, коренастой фигуре старого друга. Как только дверь за ним затворилась, она, подобрав юбки, шагнула к лестнице, но Сезар заступил дорогу:

— Прошу вас, не уходите! Давайте воспользуемся утренними часами прохлады и прогуляемся в саду?

Гаитэ попыталась обойти его, но, положив руку на перила, Сезар не позволил ей этого сделать, упрямо продолжая стоять на пути.

Длинный алый кафтан, перехваченный широким поясом, оставлял сухопарую грудь обнажённой почти до пояса. В отличие от груди Торна, на ней не было растительности. Она была гладкая.

— Прошу вас, — повторил он с мягкой настойчивостью.

— К чему прогулки? — тряхнула головой Гаитэ, словно отгоняя наваждение. — Свои угрозы вы можете изложить мне прямо здесь, не сходя с места.

— Угрозы? — улыбка у него была мальчишеская, открытая, полная огня и лукавства. — Вам? Никогда! У меня вообще нет привычки угрожать женщинам.

— Ну да. Моя мать тому свидетель.

— К черту вашу мать! — тихо рыкнул Сезар в досаде. — Она слишком часто встаёт между нами!

— Проблема. Которую вы решили. В отличие от вашего брата, которого так просто не подвинешь. А теперь — дайте пройти!

— Невозможно. Как только вы это сделаете, я не увижу вас до самого вечера.

— Вы хоть понимаете, до какой степени ужасно себя ведёте?!

— Конечно. Но, признайте, вам нравится то, как я это делаю? Моё ужасное поведение исполнено очарования, свойственного падших ангелам. Оно производит неизгладимое впечатление.

— Я понимаю, что мои чувства не должны вас волновать…

— Но они меня волнуют!

Он навис над ней, сцепив руки за спиной, словно подавляя искушение немедленно схватить Гаитэ в объятия.

Красное сукно бархатного кафтана, блестящая кожа, горящий взгляд — всё отпечатывалось в памяти, заставляя задыхаться. Отчего? Гаитэ сама не понимала. Вернее, не хотела понимать.

— Хватит! Я вам не игрушка! Не канат, который можно и нужно перетягивать! Ваше желание обладать моим герцогством понятно, но, сударь, у вас же тоже есть сестра! И вы, кажется, любите её? Скажите, хотели бы вы, чтобы к ней относились так, как вы сейчас ко мне?

Лицо Сезара омрачилось, словно затянулось облачком. На мгновение в его выражении Гаитэ даже померещилось нечто вроде раскаяния или сомнения.

Но очередная самоуверенная улыбка убедила её в том, что она ошибается.

— Хотите присутствовать на поединке? — внезапно сменил он тему.

— О чём вы?

— О возможности пойти сегодня со мной.

— Нет, конечно.

— Боитесь, что мой брат не одобрит? Ну а если Торн пойдёт с нами?

— Вы дадите мне пройти или нет? — еле сдерживаясь от клокотавшей в душе ярости, прошипела Гаитэ.

— Обязательно, — с мягкостью кошки, готовой вот-вот выпустить когти, отозвался Сезар.

И добавил:

— Как только ответите на мой вопрос.

— Зачем вам моё присутствие?

— Хочу увидеть восхищение в ваших глазах, когда отрежу уши вашему генералу. Или, может, лучше отрезать ему что-то другое?

Сузив глаза Сезар сделался удивительно похожим на Торна.

— Чтобы ваша нездоровая фантазия не подсказала ему отрезать, сильно сомневаюсь, чтобы меня это восхитило, — фыркнула Гаитэ. — Вот если бы наоборот?

— Вас бы порадовали мои раны?

— Возможно, я сочла бы их справедливой карой за всё, что вы сделали с моей семьёй.

Гаитэ поднялась на ступеньку выше, приближаясь к нему вплотную, принимая не озвученный вызов:

— А может быть, мне плевать на мою семью? Может быть, вы бесите меня сам по себе вашим беспринципным цинизмом и самоуверенной наглостью? Бесите до такой степени, что я не побрезгую радоваться вашим отрезанным ушам?

Сердце колотилось от испуга и какого-то сладкого, незнакомого чувства. Гаитэ наслаждалась вызовом, который бросала. Наслаждалась тем, что рисковала.

Ударит он её? Или — поцелует?

Но прежде, чем Сезар окончательно определился с решением, Гаитэ с проворством птички поднырнула ему его руку и опрометью поднялась по ступенькам, сопровождаемая заразительным, весёлым смехом Сезара.

На душе скреблись кошки с острыми когтями. Поводов для веселья не было. Упрёки Фейраса достигли цели. Против воли, через обиду и застарелую вражду, испытываемую к Тигрице с Гор, Гаитэ чувствовала угрызения совести.