Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький

И должны бы понравиться тебе. «Хочется нежно любить» — как это просто! И «Июльский день» хорош. Дядя! смотри, у тебя худшие стихи печатаются.

Еду с Беляевым и тещей, кою нужно уложить в клинику. Думаю, что к 15-му сентября напишу для журнала все, что нужно, и сейчас же двину к вам.

До свидания!

Крепко жму руку.

А. Пешков

Да! Виктор Сергеевич! Пожалуйста, вышли бесплатно журнал твой:

Самара, Обществу книгопечатников.

87

А. П. ЧЕХОВУ

После 6 [18] сентября 1899, Н.-Новгород.

Вчера начал собираться к Вам в Ялту, как вдруг явились из-за Урала некакие люди, и я остаюсь здесь на неопределенное время. Не могу сказать, что доволен этим.

Спасибо, Антон Павлович, за советы! Ценю их глубоко и воспользуюсь им» непременно. Великолепно Вы относитесь ко мне, ей-богу! Приеду — и наговорю Вам — не знаю чего, но — от всей души. Спасибо!

Не писал Вам потому, что был занят разными делами до чортиков и все время злился, как старая ведьма. Настроение — мррачное. Спина болит, грудь тоже, голова помогает им в этом.

После 25-го должен ехать в Питер и Смоленск. Это тоже — испытание! Нужно написать для Миролюбова какую-нибудь штуку, а я — ничего не могу. Боюсь Мир., и он мне даже во сне снится. Стоит, будто бы, длинный, голова его даже до облак досягает, и оттуда гудит укоризненный бас:

«Большим журналом закабалился… «Для всех»… Эх!»

Ужасно!

С горя и от скверного настроения начал пить водку и даже писать стихи. Думаю, что должность писателя не так уж сладкая должность. Особенно утруждают барыни — придут и начнут всячески Вас щупать: «Вы — феминист?» «Вы верите в существование высшей силы?» «Зачем Вы пьете коньяк?»

Что им скажешь? Скучно!

Из Питера махну к Вам и, стало быть, буду у Вас в начале октября.

Ваш А. Пешков

88

Е. П. ПЕШКОВОЙ

18 [30] октября 1899, Петербург.

Вчера видел Лавина и получил твое, очень хорошее, письмо.

Был у твоих, видел тетю Женю, очень она нравится мне, всё больше.

Был в заседании В[ольно]-Эк[ономического] общества до 6 часов, в 7 поехал на студенческую вечерку памяти Черныш[евского], а в 10 — на ужин у Давыдовой. Вот как Живу.

Сейчас отправляюсь к Половой, где встречу Каррика и Батюшкова, вечером — у Гуревич. Завтра обед у Батюшкова, с Ольденбургом и Майковым.

Вся эта канитель страшно взвинчивает нервы. И люди все ярче рисуются в своем настоящем свете. Противные люди! Сколько сражений я выдержал здесь, сколько экзаменов! Экзаменуют меня все, и все спрашивают, объяснения моей ненависти к интеллигенции. Это надоедает и дополняет мою ненависть. Да, ты права.

Несомненно, Петербург изменил меня. Ко многому я теперь отношусь определеннее, многое — навсегда потеряно мной. Но ты — ничего не теряешь от этого […] Это не слова. Впрочем — увидишь.

Сейчас послал твоим 3 билета на 21-е. Мне, говорят, готовится встреча со свистом. Это меня радует. Врагов иметь — приятней, чем друзей, и враг никогда не лишний. Вчера я основательно оборвал студентов на вечеринке и недурно говорил на ужине у Давыдовой. Все покраснели и опустили головы […] Славно говорить в глаза людям правду, особенно когда люди-то — дрянь, как здесь. Я видел вчера, как Гиппиус целовалась с Давыдовой. До чего это противно! Они обе терпеть не могут друг друга, обе рассказывают друг о друге изумительные мерзости. Сколько здесь лжи, сколько хитрости!

Однако — до 25-го!

Еду 23 отсюда, в М[оскве] не остановлюсь.

Целую Максима.

Твой Алексей

89

А. П. ЧЕХОВУ

Около 19 [31] октября 1899, Петербург.

Дорогой Антон Павлович!

Петербург — противный город. В нем, по-моему, ужасно легко сделаться мизантропом. Мерзкое место.

Я здесь уже около трех недель. Отупел и страшно обозлился, хотя встречен был ужасно лестно. Именно — ужасно. Разумеется, натворил здесь массу нетактичностей и нелепостей. Так, например, на ужине, в присутствии 60-ти знаменитых русских людей, занимающихся от люльки спасением России., я сказал о себе, — в ответ на комплимент, — что цену себе я знаю, знаю, что я — на безрыбье рак, на безлюдье — Фома. Это не понравилось никому, и даже мне не очень нравится. Действуя в таком духе, успел я приобрести весьма приятную нелюбовь ко мне со стороны разных лиц. Публики видел я — несчетное количество. И все знаменитой. Вследствие этого стало мне ужасно тошно, и я очень каюсь, что приехал сюда. Право же, еще одной иллюзией стало меньше. Очень мне жаль здешних людей — такие они все несчастные, одинокие и так все испорчены завистью друг к другу — беда!

Отсюда еду в Самару, из Самары в Смоленск, а потом — к Вам. Впрочем, не знаю, когда к Вам, ибо у жены заболели глаза, и я, быть может, повезу ее к Адамюку в Казань.

Дорогой Антон Павлович! Дайте «Жизни» рассказ! Очень прошу Вас об этом. Дайте, коли будет, поддержите этот, право, недурной журнал. Он более других нуждается в Вашем сотрудничестве.

Затем — кланяюсь Вам и желаю доброго здоровья, хорошего настроения. Последнего — мне пожелайте.

Крепко жму Вам руку.

Сердечно, искренно любящий Вас

А. Пешков

90

А. Ф. КОНИ

Начало [середина] ноября 1899, H.-Новгород.

Глубокоуважаемый

Анатолий Федорович!

Позволяю себе обратиться к Вам с большой и важной для нас, нижегородцев, просьбой. Существует у нас «О-в» поощрения высшего образования», кое и просит Вас убедительно и покорно — не приедете ли Вы в Нижний прочитать о Гаазе?

О-во это очень деятельно и имело кое-какие средства, но весенние волнения в университетах совершенно истощили его кассу, и теперь оно почти лишилось возможности служить своей благой цели. И вот теперь решили мы устроить ряд чтений.

22-го приедет Сеченов прочитать что-нибудь в пользу Общества. Затем меня просили обратиться к Вам, чтоб узнать, можете ли Вы помочь нам, провинциалам.

Памятуя Ваш отзыв о провинции, я надеюсь, что Вы — если будет возможно для Вас — приедете к нам. Помимо целей Общества, за которое я ходатайствую, я имею в виду еще следующее, быть может более важное, соображение: о Гаазе нужно читать всюду, о нем всем нужно знать, ибо это более святой, чем Феодосии Черниговский. Мы, провинциалы, по силе того «некогда», о котором Вы говорили,