Зеркальные очки. Антология киберпанка - Джеймс Патрик Келли

Когда Уинн была маленькой, Кейдж не слишком часто проводил с ней время. В те дни он еще ставил опыты на себе и частенько возвращался домой нетвердой походкой под серьезным кайфом. Нашел ей английскую няню — самую лучшую, но никогда не приплачивал миссис Детлинг за любовь к малышке. Уинн завоевала ее сама. Суровая старуха кучами тратила деньги Кейджа на девочку; они считали ее чистым диском, на который надо записать только самую важную информацию. Ради Уинн они путешествовали тогда, когда Тони удавалось вырваться из лаборатории. Детлинг учила воспитанницу в классическом духе Старого мира: девочка говорила по-английски, по-русски и по-испански, немного знала японский и читала Вергилия в подлиннике. В третьем классе она показала рекорд для своего возраста, набрав девяносто девять процентов по Женевскому культуронезависимому тесту на интеллект.

Только когда ей исполнилось семь, Кейдж начал беседовать с ней по-настоящему и получать от этого удовольствие, очарованный невероятным сочетанием зрелости и ребячества.

Однажды он пришел домой из лаборатории и увидел, что Уинн играет по Сети.

— А я думал, ты хотела навестить подругу. Как ее зовут?

— Хайди? Не, я решила остаться, когда няня сказала, что ты сегодня рано вернешься.

— Да я только переодеться зашел. — Тогда он работал над «хохотунами» и до сих пор чувствовал кайф от утренней дозы. Тони не хотелось по-идиотски захихикать перед ребенком, потому пришлось открыть бар и вколоть шприц с нейролептиком, чтобы держать себя в руках. — У меня свидание. Надо выйти в шесть.

Уинн вышла из игры.

— С этой новенькой? Джослин?

— Да, Джослин. — Он взял пульт управления телесвязью. — Не возражаешь, если я почту проверю?

— Я скучаю по тебе, когда ты на работе, Тони.

Он это уже слышал.

— Я тоже. — Кейдж вывел меню на экран и принялся сортировать письма.

Уинн свернулась калачиком рядом, какое-то время молча наблюдала за ним, но в конце концов задала вопрос:

— Тони, а взрослые когда-нибудь плачут?

— Ммм… — «Вестерн» угрожал задержать премию с «полета» из-за проволочек с «хохотунами». — Бывает иногда.

— Правда? — Это ее явно потрясло. — Когда упадут и оцарапают коленку?

— Обычно они плачут, когда случается что-нибудь грустное.

— Например?

— Ну, грустное… — Последовала долгая пауза. — Ты знаешь… — Он хотел, чтобы девочка сменила тему.

— Я видела, как плачет Джослин.

Тони тут же заинтересовался.

— Вчерашней ночью. Она пришла и села на диван. Тебя ждала. А я играла в домик за креслом, она не знала, что я здесь. Джослин такая страшная, когда плачет. Эта штука у нее под глазами делает слезы черными. А потом она встала и пошла в ванную. Увидела меня и посмотрела так, будто это я виновата в том, что она плакала. Но не остановилась и ничего не сказала. А когда вышла, то снова была радостной. Ну, не рыдала, по крайней мере. Это ты сделал ее грустной?

— Не знаю, Уинни. — Тони чувствовал себя так, словно должен был рассердиться, только не знал на кого. — Может, и я.

— Я считаю, это какой-то не слишком взрослый поступок. Мне вообще Джослин не очень-то нравится. — Уинн посмотрела на него, проверяя, не слишком ли далеко зашла. — И с чего бы ей грустить? Она тебя видит чаще, чем я. А я вот не плачу.

Кейдж обнял ее и решил сегодня с Джослин не встречаться.

— Ты хорошая девочка, Уинн. Я тебя люблю.

Множество людей стараются разделить работу и повседневность. До появления Уинн Тони всегда чувствовал себя одиноким, с кем бы ни проводил время. Он ненавидел пустоту, угнездившуюся в его личной жизни; женщины на разок, вроде Джослин, только подпитывали это чувство. Кейдж ходил на работу, чтобы спрятаться от вакуума, и потому добился такого успеха. Но Уинн росла, и все изменилось. Постепенно ему пришлось создать для нее пространство в собственной душе, пока она не заполнила Тони целиком.

Уильям Стьюкли принадлежал к благородной традиции английских чудаков. С 1719 по 1724 годы этот впечатлительный молодой антиквар проводил лета, исследуя Стоунхендж. Его скрупулезную работу никто не мог превзойти до самых викторианских времен. Стьюкли точно подсчитал расстояния между камнями, исследовал окружающую область и выяснил, что круг является частью огромного неолитического комплекса. Он первым указал на ориентацию оси Стоунхенджа на летнее солнцестояние, вот только не публиковал свои записи еще десять лет. В это время Стьюкли принял сан, женился, переехал из Лондона в сельский Линкольншир, а также понял, что он — друид.

Из своего достаточно странного прочтения Библии, Плиния и Тацита Стьюкли сделал вывод, что друиды — это прямые потомки библейского Авраама, которого подкинули до Англии финикийские купцы. Хотя в его книге и содержался прекрасный отчет о полевой работе, проведенной вокруг Стоунхенджа, полемический задор автора вылился на обложку труда, где исследователь был представлен в образе Чиндонакса, принца друидов, а сама работа носила подзаголовок «Хронологическая история происхождения и развития истинной религии и идолопоклонства». Стьюкли в красках изобразил древних мудрецов, практикующих полностью естественную религию, современным эквивалентом которой (к доказательству чего автор приложил немало усилий) являлась его собственная возлюбленная англиканская церковь! Друиды построили Стоунхендж как храм своему богу-змею. Хотя Стьюкли верил, что часть ритуалов, проводимых здесь, включала человеческие жертвоприношения, он с легкостью прощал духовным предкам их излишества. Возможно, они просто неправильно последовали примеру Авраама.

Спустя сто лет друидическая фантазия Стьюкли просочилась не только в «Британскую энциклопедию», но и в народное воображение. В 1857 году между Лондоном и Солсбери провели железнодорожную ветку, и викторианцы повалили сюда толпами. Для кого-то Стоунхендж являлся прекрасным доказательством прошлого и настоящего величия Британии; для других он стал мрачным символом языческих вольностей со вспоротыми девственницами. Примерно в это же время день летнего солнцестояния превратился в праздник. Пабы в располагавшемся поблизости городке Эймсбери оставались открытыми ночь напролет. Если погода выдавалась хорошей, то к Стоунхенджу собирались, нетвердо стоя на ногах, тысячи людей. Толпа эта была не слишком почтительной. Они били бутылки о голубоватый песчаник, забирались на эоловые столбы и танцевали в лучах заката солнцестояния. Сонный покой уилтширской равнины нарушался грубым смехом и треском двигателей.

Кейджу Тод Шлерманн никогда не нравился. Пока Тони спал в капсуле, тот стал любовником Уинн, но художник убеждал себя, что сей факт не имеет никакого отношения к его антипатии. Еще парень убедил Уинн уехать с ним в Англию, и это тоже не имело значения. Его отец служил врачом в ВВС, и Тод изрядно поездил по миру за двадцать четыре года своей жизни: родился на Филиппинах, детство и юность провел на базах в Германии, Флориде и Колорадо. Его исключили за неуспеваемость из Военно-воздушной академии, и за прошедшее время он посещал лекции еще в нескольких колледжах, но нигде не достиг ровным счетом ничего значительного, приобретя только стойкое отвращение к ранним подъемам.